— Сегодня? — не поняла я, о чём они.

— Миленина, ты что? Где витаешь? В каких облаках? Вчера учитель Валынский попросил нашу группу. Он отдал профессору Тращавлю весь курс зельеваров. Теперь практику по «Стихийной магии» ведёт он.

Словно в подтверждении её слов, дверь широко распахнулась, и вошёл Эмес собственной персоной. За ним семенили несколько домовых. Они вкатили в лабораторию магическое око и установили его на постамент.

Но мой взгляд был прикован к господину главе рода. Ведун на себя обычного не походил. Белая рубашка расстёгнута на верхние пуговицы. Тёмно-синий сюртук мятый, манжеты торчали из рукавов. На чёрных высоких сапогах грязь. Распущенные волосы ложились на плечи.

Пил он, что ли?

Я подняла взгляд на его лицо. Лёгкая светлая щетина покрывала подбородок и щёки. Глаза воспалённые, горели как шальные.

«Надеюсь, ты разругался со своей несравненной Элоизой» — мысленно позлорадствовала я и отвернулась.

По помещению разлился мелодичный перезвон колоколов, оповещающий о начале занятия.

— По местам, студентки, — голос Эмеса соответствовал его внешнему виду: низкий, с хрипотцой.

Пройдя по лаборатории, он остановился у магического ока и тяжело взглянул на нас.

— Учитель Валынский, мы так рады, что вы взяли нас, — проворковала Мамия, кокетливо расстегнув верхнюю пуговичку на вороте розового платьица. — Уверена, вы сможете нас такому научить…

Девчонки как-то пошленько засмеялись.

Удушающая волна гнева прошлась по моему телу. Сжав в руке шариковую ручку, старалась и вовсе не поднимать головы.

— А практику по артефактному делу вы тоже будете у нас вести? — Мамия не унималась. — Мне так нравится мять глину голыми руками, придавать ей нужную форму…

— Студентка, встаньте! — неожиданно резко рявкнул Эмес.

Муарти как-то замялась, но выполнила его просьбу.

— Значит, глину любите мять?! Что же такие рвения похвальны. Назначаю вам двадцать часов отработки в лаборатории артефакторов. Будете там мять заготовки. Ещё желающие потрудиться на благо родной академии есть?

В помещении повисла гробовая тишина.

Ещё бы!

Двадцать часов работ — это прямо зверство какое-то!