Я так и уснул одетый. И бабушка ничего не сказала мне.
Утром я поднялся с тяжелой головой. Несильно и равномерно стучал дождь. На кухне громко говорило радио. Шла передача про поэта Багрицкого. Ведущая бодрым голосом рассказывала, что этого замечательного поэта стали забывать, потому что считают его певцом революции и комсомола, а это нынче непопулярная тема. Но у Эдуарда Багрицкого, говорила она, есть немало и других стихов: о природе, о поэтическом вдохновении, о птицах, о море… И тут начал читать артист:
Ранним утром я уйду с Дальницкой, Дынь возьму и хлеба в узелке. Я сегодня не поэт Багрицкий, Я матрос на греческом дубке.И я понял, что сейчас тоже уйду. От всего…
Стало не то чтобы совсем легко, но проще и яснее. Стало казаться, что в воздухе стоит тихий звон.
Я отыскал под вешалкой мамины резиновые сапоги, в которых она раньше ездила в сад. Они мне были в самую пору. В шкафу с одеждой взял полиэтиленовую накидку и свою старую безрукавку.
Ранним утром я уйду с Урицкой…«С Урицкой» даже лучше звучит, чем «с Дальницкой». Правда, я не поэт Багрицкий, а Иволгин Саша (или Алька) двенадцати лет. Неприкаянный, не приспособленный к этому миру. Но стихи продолжали толкаться в голове.
Дынь возьму и хлеба в узелке…Дынь, конечно, не было. А хлеба я взял. Даже намазал маслом. В дальнем пути пригодится такой запас. А то, что путь будет дальний, я знал.
— Ты куда это лыжи навострил в такую погоду? — сказала бабушка. По-моему, без особого беспокойства.
— К Демиду, — соврал я. — Там нынче репетиция.
— Позатракать-то разве нельзя?
— Некогда. Пожую на ходу…
И бабушка, которая всю жизнь следила, чтобы «ребенок ел вовремя и как следует», на этот раз только сказала:
— Ну, смотри…