Хегельдер откинул полог командирского шатра и вошел внутрь. Мьямер и Эллион Первый Лук (как нарек его еще сам Аннориен Золотое Солнце) осматривали сундуки, расставленные вдоль тканевых стен, гулко бьющихся под визгливыми порывами зимних ветров. Огня не разжигали — в шатре было сумрачно и холодно, в щели и дыры залетали крупные снежинки, по расстеленным на снегу коврам перекатывались обрывки одежд и обломки посуды.

В первом сундуке они обнаружили белые и черные тюки немерского бархата. Второй и третий были набиты посудой из феррского фарфора, сувенирчиками, статуэтками и украшениями, облитыми бесценной сиварской позолотой (собственно, их и крали ради позолоты; гоблины ее скоблили и отправляли на переплавку). В четвертом — в три ряда поблескивали пузатые бутыли либерского вина лучшей марки «Клэт де Ви»; на этикетках светился всем знакомый логотип: виноградная лоза, обвитая вокруг вскинутого вверх клинка. других отыскались льдаррийский хрусталь, ажинабадские специи и травы, да редкие серебряные пейсалы, отобранные, судя по королевскому клейму у гномов-монетариев Аскья Ладо.

— Неплохо они поживились, — присвистнул Хегельдер. — Столько награбить могут только черные гоблины.

Мьямер усмехнулся и подошел к дальнему сундуку, заваленному грязным тряпьем. Налетевший порыв рванул стенку шатра, ткань затрещала и поползла дырой. На склонах высших гор ветер больше хохотал и веселился, здесь — на перевале, он визжал, стонал и выл, как зловещий чревовещатель. И каждый такой порыв отдавался в эльфийских сердцах болью, а душах — леденящей тревогой.

— Надо уходить, — сказал Эллион. — Остин говорит, надвигается буран.

Мьямер скинул тряпье — сундук был не заперт (чтобы открыть другие пришлось сбивать заржавевшие замки). Тихо скрипнула крышка и солнечный эльф обомлел.

— Что там? — Хегельдер заметил, как побледнел сородич.

А потом его глазам открылось страшное. В сундуке были аккуратно сложены отрубленные головы белых гоблинов, гномов, орков; попалось несколько фей и четыре эльфийские: видно, гоблины застали их на дороге врасплох. Даже после смерти эльфы оставались прекрасны: золотые волосы присыпала пыль, посеревшая кожа утратила блеск, но не глубинный сияющий свет, из-под нежных полузакрытых век поблескивали голубые и серые отсверки зрачков, на впалых щеках с высокими скулами темнели бурые пятна. Печать отчаянной пустоты сковала их вечно юные искренние лица. Тонкие сомкнутые губы замерли в удивлении. В померкших глазах читалась горькая печаль.

— Всевидящий, — отшатнулся Хегельдер и оперся на плечо подошедшего Эллиона. — Отморозки. Как их земля носит?