Так было и в этот раз, когда мальчонок прибежал к стойлам.

— Ой, Хранители, небо-то нынче какое… — возвел очи горе Торень.

— Какое? — Руська поглядел в сияющую голубизну.

— Не к добру, — мрачно предрёк мужик. — Не к добру такая весна. Ты меня попомнишь.

Паренёк только плечами пожал.

— А солнце? — тут же замогильным голосом спросил конюх. — Спокон веку не было такого солнца в таяльнике. Печёт, аж на маковку давит. Где это видано?

Руська улыбнулся — собеседник протянул ему горсть мелких камушков и ссыпал голыши в подставленный кожаный карман, что болтался у мальчика на поясе.

— А ворон сколько? Где б ты когда видел столько ворон? — не желал так просто униматься конюх.

Русай беспечно шмыгнул носом. Воронья в Цитадели всегда было видимо-невидимо.

— Ох-хо-хо… — изрек мужчина и добавил с ещё большим значением: — Ох-хо-хо-о…

— Я пойду, дядька, дело у меня! — паренек решил ускользнуть, пока Торень не добрался в своих мрачных предсказаниях до конца света.

— Уж не вывались, а то костей не соберём, — напутствовал его в след конюх, испуская очередной тяжкий вздох.

«И почему народ такой в Цитадели чудной? — думал про себя Руська. — Вроде люди, как люди, а каждый с придурью. Бабка Нурлиса — до смерти заест, какая сварливая. Койра за полушку удавится. Торень, вон, всем хороший мужик, но ведь треть оборота послушаешь и, против воли, помереть хочется».

Однако за полный карман мелких камешков Русай был ему благодарен. Как понимал Торень лошадей, так понимал он и чуткую детскую душу, видел, что иной раз хочется Руське побыть не молодшим выучем, а обычным мальчонком — поваляться, зарывшись в сено, потрепать по мордам лошадей, посвистеть в свистульку, которую вырезал для него кто-то из плотников. А уж сколько раз выгораживал Торень паренька, когда доводилось тому прозевать начало занятий… не перечесть.

Да, хороший был Торень мужик. С пониманием. Знал, что Руська в Крепости оказался самым меньшим, а оттого всяк доводился ему наставником. Вот и выходило, что никому не мог мальчонок перечить, всех — только слушаться. Сказал старший из ребят бежать в мертвецкую к Донатосу, так будь добр поспешать. Велели идти к Ольсту, тоже не рассиживайся. А коли и на поварню сошлют за непослушание — не извернешься, не возмутишься. Все тут при деле, все, как на ладони.

Один лишь Руська среди этого строгого сурового уклада торчал, словно дурной сучок из гладкого бревна. Хотелось ему и к колдунам, и к ратоборцам, и к целителям, аж сердце трепетало. А только, глядь, другой день ни туда, ни сюда не тянет.