Однако скоро все стало на свои места. Оживилась так обережница оттого, что прибыл в Броды обоз, идущий оказией до Елашира. Значит, назавтра снова в путь. Лют приуныл. Сделалось ясно — на торг не попасть и рыбкой не полакомиться. А так пахла…

Впрочем, мечта его исполнилась. Но лишь отчасти. Вечером пришёл с треб Тамир и поставил на стол корзину, пахнущую водой, тиной и илом.

— Вот, — сказал как-то неловко обережник, — упокаивал тестя рыбака. Так мне корзину рыбы всучили.

— Это которого рыбака? Барыя что ли? — отозвался, копошащийся в своём ларе сторожевик и добавил: — Значит, помер старик? А Барый-то, да, он такой. За всякую безделицу благодарит, как за серебряную куну. А что, Лесана, свари нам ушицы? Вам завтра в путь, да и мне в Поречье ехать — опять куски на ходу будем хватать. Хоть побалуемся.

Девушка подняла еловую лапу, коей была укрыта корзина, и заглянула внутрь. Судак оказался крупный, на загляденье. Лют тот же миг оживился, свесился с печки и заводил носом. Обережнице стало смешно.

— Сварю, — ответила она.

Уха получилась жирная, запашистая, приправленная травами из запасов бродского лекаря. Оборотень ел с наслаждением. Будто год его не кормили. Рыбу уписал всю, не гляди, что глаза завязаны — ни единой косточкой не поперхнулся. Хотя, что в судаке за кости? Мясо одно.

Лесане нравилось смотреть, как едят мужчины. Она любила стряпать, и любила, когда её старания вознаграждались — люди были довольны, а горшки пусты. От тёплой сытости в теле просыпалась лень. Хотелось нынче поваляться на лавке, подремать. Завтра ведь сызнова пускаться в путь, трястись в телеге, ночевать в лесу…

Сторожевики тоже разбрелись по своим лёжкам. Пожалуй, ни один человек во всём свете не умеет вот этак безыскусно всякую свободную минуту тратить на сон, как это делают обережники. Осенённым только дай, где голову преклонить — уже дрыхнут.

— Ты спишь? — Лют, присел на край Лесаниной скамьи.

— Нет. Уже не сплю, — девушка открыла глаза, понимая, что побездельничать вволю ей сегодня не удастся. — Чего тебе?

— Стемнело уже. Отпусти по двору погулять…

Она вздохнула. Вот же неймется ему! И именно тогда, когда ей шевелиться, ну никакой охоты!

— Идем, назола, — вздохнула обережница. — Надоел ты мне…

На крыльце она сняла с оборотня ошейник, освободила глаза от повязки, а сама опустилась на ступеньки. Думала, волколак перекинется здесь же и отправится ходить по двору, обнюхивать углы, зарываться носом в землю.

Однако вышло иначе. Лют присел рядом с ней и сказал виновато:

— Я обидел тебя тогда.

Лесана дернула плечом: