— Но… почему… — она повернула руку.

И боярин тяжко вздохнул.

— Все… непросто. Теперь я понимаю, отчего Ладушка решилась. Я бы и вправду не отступился. Как и он. Началась бы война. Многие из старых родов поддержали бы меня, не из сочувствия, но потому что увидели бы возможность вернуть прежние порядки. Государь тоже не упустил бы случая. Многие бы погибли. Что до дитяти, то… по нашим законам дитя принадлежит роду мужа. Стало быть…

…ребенка пришлось бы отдать.

А как отдать? И самой остаться в клетке… или проще согласиться на все условия? Расстаться и со свободой, с силой, принять ту безумную любовь мужа, которая хуже ненависти?

Стасе жаль.

Их всех.

И себя тоже.

— Умррр, — прогудел Бес, отвлекшись от окна. Ему тоже нравились искры. Он даже поймал пару, но отпустил, чтобы поймать вновь.

Искры играли с ним.

— Полагаю, что все же кровь твоя изрядно разбавлена иной. Да и сама ты… мир сменить посложнее, чем платье. Прошлый отпустить должен. Нынешний — принять. И дело то не быстрое. Я так думаю.

Стася погладила кота.

Стало легче.

И вправду… сколько она цеплялась за то свое прошлое? И память, и вещи… и надежда вернуться, которая таяла-таяла и истаяла.

— Но постепенно ты принимаешь силу Ладушки. И наследство Волковых, а с ним — и долги.

— Даже те, которые сама не делала?

— Даже их, — подтвердил Евдоким Афанасьевич. — Так уж повелось от начала времен.

— И… отказаться никак?

Пусть мысль об этом отказе до боли неприятна. Она, Стася, сроднилась и с домом, и с лесом и… с духом покойного… кого? Прапрадеда, выходит?

Тот лишь руками развел.