— Я знаю, но пора домой — ответил также тихо он ей. Еще ночь на дворе.

Дождь продолжал лить, но они оба уже были дома. И каждый в своем углу переодевался в сухое.

Вера аккуратно стащила свою прилипшую к ее голому девичьему телу ночнушку под которой не было ничего.

Дмитрий тоже сбросил с себя мокрую майку. Оставаясь лишь в одних мужских широких намокших от дождя трусах.

— Дядя Дима — спросила радостная, стоя голой девичьей спиной, вся целиком голая, она к нему, а он, отвернувшись и снимая все, как и она с себя сырое, стыдливо слушал ее.

— Что, девочка моя? — спросил Дмитрий, даже краснея, как мальчишка. И это было еще стыднее ему взрослому уже пятидесятилетнему стареющему деревенскому мужчине.

Вера развернулась вполоборота и посмотрела на него и тоже практически голого, в одних мужских трусах и отвернувшегося в сторону окна, где шел ливень.

— Дядя Дима — повторила машина ТОК715 — А ваша жена Антонина была красивая?

— Да, красивая — произнес Дмитрий, и ему было еще стыднее, когда его глаза, почти старика, увидели голую с торчащими маленькими сосками полненькую девичью грудь — Красивая, как и ты Вера. Только значительно тебя старше.

— Я бы хотела ее увидеть — произнесла машина ТОК715, ощущая как от нахлынувших ночных впечатлений колотиться живое врощенное сердце под бронеплитой своего эндоскелета и сжимается судорожно на гидравлике, выполняя роль дыхания, грудная плита как человеческая диафрагма. Как гудит правая водородная в груди той в специальной выдвижной ячейке батарея и генератор в глубине гибрида-робота ядерный генератор — Очень жаль ее, дядя Дима. Я не хочу умирать — она снова произнесла ему и вот так лежать в земле.

— Ты не умрешь, Вера — произнес Дмитрий, искоса рассматривая стыдливо красивую совершенно голую девичью фигуру, сам надевая сухую майку, и ощущал, как у него билось судорожно мужское сердце, и одолевали мысли о любви. У него уже почти седеющего старика. Прерывается тяжелое дыхание и судорожно сжимается грудь. Приятная судорога сводит руки и ноги. Когда он Дмитрий видит те ее округлые девичьи красивые бедра и икры ног.

Она сейчас голая и мокрая вся от проливного дождя, как некая волею судьбы, оказавшаяся толи по воле Всевышнего в его доме стареющего одинокого вдовца русалка, стоит у другой стороны дома, у стены и стоящей там постели, возле сундука с бельем его умершей жены Антонины. Выбирала, что ей надеть и поглядывала как-то не однозначно на него. Возможно, специально делала так, чтобы он рассмотрел ее подольше девичью молодую еще совсем наготу.

Он прибрал ее ту одежду, в которой она пришла к нему, и положил отдельно в стоящий старенький повидавший жизнь, как и он, сам деревянный платяной шкаф. И сейчас та одежда висела в нем на деревянной вешалке. А Вера даже не спрашивала о ней, будто той уже и не было. Ей нравилась одежда его Антонины, и он не находил ничего предосудительного в том, что Вера хочет приобщиться к их деревенской жизни и остаться у него в его доме.