– Пеатер Норлгорм, вы обвиняетесь в нелояльных высказываниях, роялистских симпатиях и участии в заговоре с целью поднятия бунта! Хотите ли вы что-нибудь сказать?
– Несомненно! – Человечек вскочил, потрясая зажатой в кулаке пачкой листов, исписанных торопливым почерком с обеих сторон. – Я могу предоставить железную защиту!
С галереи послышалось недовольное ворчание, когда он сдвинул глазные стекла на покрытую редкими прядями лысину и принялся перебирать свои разрозненные листки.
– Боюсь, мои записи несколько пострадали во время последнего обыска у меня в камере…
– Ты вроде бы сказал, что защита у тебя железная? – крикнул какой-то остряк с галереи, сопровождаемый смехом.
– Ага, вот!
Старик откашлялся, выпятил грудь и принялся читать свои заметки, нацарапанные на старой рубашке, декламируя с ораторскими подвываниями:
– Не сам ли Иувин, говоря с самнитами, сказал: «Правосудие – нечто большее, чем наказание, большее, чем месть»? Э-гм… – Он снова начал перебирать свои записи. Несколько листков выпало на пол. – И, кажется, Бьяловельд – нет, простите, минуточку… видимо, это был все же Вертурио… – сказал…
– Мы тут собрались не для гребаного урока истории! – рявкнула Судья, грохая кувалдой по столу. – Этот тоже виновен!
– Но я ведь только подошел к началу вступления…
Броуд вырвал из рук Норлгорма пачку записей и пихнул его на скамью, мимо которой тот промахнулся и шлепнулся на пол. Он сидел в окружении порхающих вокруг исписанных каракулями бумажных пакетов, свечных оберток и нотных листов.
– Селеста
Она поднялась с места. На ее ключицах проступали нездоровые красные пятна, но кулаки были стиснуты, словно у призового боксера, выходящего на ринг.
– Вы обвиняетесь в спекуляции, барышничестве, эксплуатации и участии в заговоре. – Как обычно, все пункты достаточно неопределенны, чтобы их можно было доказать или опровергнуть. – Хотите ли вы что-нибудь…
– Я хочу выступить с разоблачением! – выпалила Селеста, словно боясь упустить свой шанс высказаться. Она даже не позаботилась объявить о своей невиновности. В этом, возможно, она была права – невиновность обвиняемых в эти дни не имела для суда никакого значения.
Судья жадно облизнула губы.
– Прошу вас!
Из Селесты полились имена, словно вино из разбитой бочки. Имена всех, с кем она была знакома, хлестали сплошным бурливым потоком. Некоторых, как знал Орсо, уже казнили. По ее лицу заструились слезы, оставляя черные потеки краски вплоть до забрызганных слюной губ. Она обличала друзей, деловых партнеров, членов семьи. Борас Хайген, ее кузен, съежился на своем сиденье, дрожа от страха, – обычное зрелище, совершенно неудивительное в эти дни. Орсо довелось наблюдать на скамье подсудимых проявления храбрости и вдохновенного товарищества, и величественного достоинства. Но также он видел, как братья наговаривают на своих сестер, как жены обвиняют мужей, как родители отрекаются от детей.