– А в нем можно остаться надолго?

– Нет. Я не знаю таких случаев. Это случается редко и всегда имеет временный характер.

– Пока что.

Он постарался показать своим видом, что этот ее страх совершенно безоснователен.

Но Майя знала лучше его и ушла на кухню ужинать. Погремела кастрюлями, открыла холодильник, достала овощей, порезала их и бросила на сковородку. Вжик, вжик, вжик, вжик! Она пыталась перестать плакать, перестать переставать плакать – даже это уже происходило десять тысяч раз. Катастроф нельзя избежать, но еще была привычка чувствовать голод. На кухне она пыталась, не обращая ни на что внимания, приготовить еду – в который уже раз. Что ж, и вот мы здесь.

После этого она стала избегать ряда розовых кустов, боясь, что подобное повторится. Но они, конечно, были отовсюду видны на том участке обрыва, что соседствовал с волнорезом. И они почти всегда были в цвету – в такое время розы выглядели потрясающе. А однажды, в таком же предвечернем свете, струящемся над Геллеспонтом, заставляя все, что находилось на западе, казаться несколько блеклым, непрозрачным в наступающей темноте, она уловила взглядом эти красные розы, хотя и шла по дамбе. И, видя с одной стороны пену на черной воде, а с другой – розы и возвышающуюся Одессу за ними, она остановилась – от чего-то, замеченного при двоении в глазах, от осознания того, что она оказалась – или почти оказалась – на грани эпифании. Она ощутила, как на нее давит некая огромная правда, находящаяся совсем рядом – или внутри нее, может, даже, внутри ее черепа, но не в мыслях, и давящая на ее твердую мозговую оболочку, – объясняющая все, и она, наконец, все понимает, в один миг…

Но эпифания никогда не проходила этот барьер. Одно лишь чувство, смутное, но сильное – а потом давление на разум спало и вечер принял свой привычный оловянный оттенок. Она пошла домой, ощущая, будто в груди у нее бушуют океаны и она готова взорваться от чего-то напоминающего то ли бессилие, то ли мучительную радость. Она снова рассказала Мишелю о случившемся, и он кивнул. Он знал название и для этого:

– Прескевю. Почти увиденное. У меня оно часто бывает, – сказал он с тайной грустью в глазах.

Но Майе внезапно показалось, что все его группы симптомов нужны лишь затем, чтобы скрыть то, что происходило с ней на самом деле. Иногда она приходила в сильное замешательство, иногда – думала, что понимала то, чего не существовало, иногда – что-то забывала, навсегда, иногда – пугалась до глубины души. И все это Мишель стремился облечь именами и заключить в свои квадраты.