И улетел в Ахерон.

В старых лабораториях Ахерона работали новые люди, а сами лаборатории теперь расширились настолько, что весь длинный и высокий гребень был раскопан и заселен. В городе сейчас жило порядка 200 000 человек. Но он, конечно, оставался все тем же захватывающим дух гребнем километров в пятнадцать длиной и шестисот метров в высоту, тогда как ширина на всем его протяжении не превышала километра. И здесь оставались все те же лаборатории, точнее их комплекс, каким давно перестал быть Эхо-Оверлук, теперь больше напоминавший Да Винчи, устроенный похожим образом. После того как «Праксис» восстановил инфраструктуру, Влад, Урсула и Марина возглавили обустройство новой исследовательской биостанции. Сейчас Влад был мертв, но Ахерон продолжал жить сам по себе и, похоже, не ощущал потери. Урсула и Марина управляли собственными небольшими лабораториями и жили все в той же квартире, которую прежде делили с Владом, под самым пиком гребня, – в частично огороженном, подверженном ветрам высотном жилище. Как всегда, в уединении, теперь они отрешились от большого мира еще сильнее, чем когда жили с Владом. Ахеронцы их принимали как само собой разумеющееся: более молодые ученые видели в них лишь местных бабушек или тетушек, а то и просто коллег по лаборатории.

На Сакса здесь, однако, пялились так ошеломленно, словно видели перед собой живого Архимеда. В нем будто видели какой-то анахронизм, и это сбивало с толку, так что в ряде бесед Саксу пришлось бороться с неловкостью: он пытался убедить всех в том, что не знал волшебных секретов жизни, что занимался всем тем же, чем занимались они, что его мозг еще не совсем испортился от старости и прочем.

Но эта отчужденность могла сыграть ему на руку. Молодые ученые были, как правило, наивными эмпириками, энергичными энтузиастами и идеалистами. И, придя со стороны, одновременно и как новый, и как бывалый здесь человек, Сакс мог произвести на них впечатление на семинарах, которые Урсула устраивала, чтобы обсудить текущую работу над проблемой памяти. Сакс поделился с ними своими гипотезами о создании анамнестика, предложив разные пути экспериментальной работы. Эти предложения, увидел он, казались молодым ученым пророческими, даже если (или, скорее, особенно) на самом деле сводились лишь к общим замечаниям. А если его идеи сколько-нибудь перекликались с тем, над чем они уже работали, то отклики можно было получить предельно восторженные. Более того, чем гномичнее – тем лучше. Пусть это не очень научно, но уж как есть.

Наблюдая за ними, Сакс впервые понял, что та изменчивая, податливая, крайне целеустремленная природа науки, к которой он пытался привыкнуть в Да Винчи, была присуща не только Да Винчи, но и вообще лабораториям, организованным как кооперативные предприятия. Таковой была природа марсианской науки в целом. Ученые сами управляли своей работой, до такой степени, какой он не видывал в своей земной молодости, и работа их спорилась с небывалой скоростью и энергичностью. В его времена средства, необходимые для работы, принадлежали другим людям и учреждениям, имевшим собственные интересы и создававшим бюрократические трудности, зачастую приводившие к глупому и неловкому распылению сил; при этом многие меры направлялись лишь на выполнение заурядных задач вроде извлечения прибыли учреждений, управлявших лабораториями. Здесь, наоборот, Ахерон представлял собой полуавтономное самодостаточное предприятие, отвечающее перед природоохранными судами и, конечно, соблюдающее конституцию и только ее одну. Они сами между собой выбирали, за что браться, а когда их просили о помощи, они, если хотели, могли тут же откликнуться.