– Хорош хомячить, харя треснет, докладывай!

– Я как просёк твой повышенный интерес к дамочке, сразу доложил старшему. Он и пробил. Не мог ты с ней пересекаться. Никак.

– Это-то ясно. Обознался я. Ты про неё докладывай!

– Родом из Москвы. Там же училась в школе, потом на врача выучилась. За нашего замуж вышла. Пограничник. С ним уехала на заставу. Он успел до командира погранотряда дорасти, она, соответственно, до врача отряда. Было двое детей. В первый же день войны схоронила всех троих. С окруженцами пробивалась на восток, потом примкнула к партизанам. Этой зимой была тяжело ранена и вывезена самолётом на Большую землю. Вот. После излечения была приглашена к нам, согласилась. Она теперь наша.

– «Наша» – это НКВД?

– Ну да. Я и говорю. Вот. Опыт у неё огромный. То есть врач хороший. Надо тебя на ноги поставить.

– Сам хочу, веришь?

– Угу. Всё.

– Как всё? Красивая хоть?

– Сам увидишь. Одним глазом, но сам. Вот, сейчас Прохор отоспится, обещал тебе левый глаз поправить.

– Почему левый? Надо правый!

– Вот уж не знаю! Я тебе что, врач? У них и спросишь. Дай пожрать, командир, поспи лучше.

Вот и поговори с этими чекистами. Пятьсот мильонов невинных и убиенных! Ничего в них человеческого! Только бы пожрать да поспать. А вдруг это она? Или её двойник? Был же мой двойник? Может, врачиха – её двойник?

– Сколько времени?

– Три – тридцать четыре, – ответил Громозека с набитым ртом. – Скоро начнётся. Чую, немец сегодня решит утренний кофей пропустить. Надо пожрать успеть – когда ещё придётся? И Прохора будить.

Прохор сунул мне в рот какую-то деревяшку.

– Надо! – сказал он.

Он стал лечить мне глаз. Боль была такой, будто в глазницу налили расплавленного свинца, так жгло. Если бы не палка во рту, я бы и немцев перепугал. А так – только наших.

– Всё! – сказал Прохор, и я услышал возню. Оказалось, он потерял сознание, Громозека его подхватил, потащил на топчан. Потом пришла она, развязала мне бинты – опять больно отрывая. Но я её наконец увидел.