— Подарок королевы Марии. Это вам. А я надену вашу старую.

— Она ваша, вам ее и надевать.

Мари-Жозеф помогла Оделетт облачиться в новую ночную рубашку и с благодарностью приняла помощь сестры, снимая с себя платье, туфли и корсет. Она помочилась в потайной ночной горшок, хитроумно скрытый в кресле, ополоснула руки и умылась холодной водой.

Смывая запекшуюся кровь между ног, она сообразила, что месячные закончились на несколько дней раньше, чем она ожидала. В панике она попыталась сохранить самообладание, хотя при мысли о том, что придется отдаться во власть докторов, ее охватывал ужас. На мгновение она решилась было обратиться к врачу.

Однако сейчас у нее было множество дел куда важнее, куда неотложнее. Доктора в Версале были напыщенны и самодовольны; стоило ли отнимать у них время, жалуясь на женские недомогания? И, по правде говоря, она могла лишь благодарить судьбу за досрочное прекращение волнений и неудобств. На всякий случай она положила между ног чистое полотенце, а испачканное замочила в тазу с холодной водой.

Она терялась в догадках, бывают ли месячные у русалки, и сама ответила на собственный вопрос: что за нелепость! У животных нет кровотечений, ведь над ними не тяготеет проклятие Евы. К тому же, если бы у русалки были месячные, она рисковала бы привлечь стаи акул.

Она закуталась в плащ Лоррена. Его мускусный аромат пощекотал ее ноздри, подобно тому как локон его парика пощекотал ее щеку, когда он наклонился и стал что-то шептать ей на ухо. Она сжалась в комочек на стуле у постели Оделетт, положив на колени партитуру и спрятав босые ноги под полу теплого плаща. Неровный свет свечи трепетал на страницах.

«Я думала, что пьеса совершенна, — сказала она себе, — но русалка так томится в неволе, так терзается страхом…»

Оделетт выпростала руку из-под одеяла, нащупала ладонь Мари-Жозеф и сжала ее пальцы. Мари-Жозеф не отняла руку, даже когда Оделетт снова заснула. Она правила партитуру, неловко, одной рукой, переворачивая страницы, а потом задремала.

Мари-Жозеф ахнула и внезапно проснулась, испуганная наслаждением, которое охватило ее тело. Стопка листов нотной бумаги веером рассыпалась по полу.

Свеча догорела, изойдя едким дымом, и в комнатке воцарилась кромешная тьма. Мари-Жозеф объяла песнь русалки, хладная, словно дыхание ночи, и сама русалка вплыла в комнату сквозь оконное стекло, точно оно растворилось в лунном свете. Она замерла в воздухе над Мари-Жозеф вниз головой, волосы ее мягко струились, вопреки закону тяготения устремляясь к потолку.

Трепещущая, околдованная волшебством, Мари-Жозеф подумала: «Это сон. Во сне я могу делать все, что захочу. Никто, ничто меня не остановит».