Она встала и протянула руки русалке.

Песнь постепенно стихла; русалка исчезла. Мари-Жозеф бросилась к окну. В дальнем конце сада возвышался русалочий шатер, выделяясь на фоне сумерек зловещим белым пятном. Факелы садовников мерцали в Северном Шахматном боскете, возле фонтана «Звезда», и отражались в Зеркальном бассейне. Скрип телег, нагруженных апельсиновыми деревцами, болезненным диссонансом нарушал тишину версальских садов, где чуть слышно перешептывались фонтаны.

Внезапно русалка появилась снова, видимая ясно, как при свете дня, и снова запела. Вслед за ней в воздухе материализовались другие русалки, они плавали в воздушной стихии, кружили, ласкали друг друга, создавая подобие не то вихря, не то водоворота.

Мари-Жозеф шагнула к окну, ожидая, что сможет пройти сквозь стекло, как русалки, и больно стукнулась носом.

«Как странно! — подумала она. — Если это сон, то я должна беспрепятственно пройти сквозь стекло и поплыть в воздухе, как морские создания. Но я не могу, мое воображение бессильно. Если я открою окно и шагну в пустоту, то упаду. А есть же поверье, что тот, кто падает во сне, вместо того чтобы взлететь, непременно умрет».

Плотнее запахнув плащ, она бросилась вниз по ступенькам, сопровождаемая удивленными взглядами слуг. Они не привыкли встречать придворных за целый час до рассвета. Некоторые аристократы только и спали один этот предрассветный час в сутки.

За террасой в ее босые ноги стал мучительно впиваться гравий. Во сне она пожелала ехать верхом на Заши. Во сне она пожелала пару крепких башмаков. Ничего не случилось. Гравий только больнее стал врезаться ей в ступни. Она сбежала по ступенькам на Зеленый ковер. Трава была холодной и влажной, но мягкой. Свечи, обрамлявшие газон, догорели и расплылись лужицами воска, посреди которых плавали дымящиеся фитили.

Окруженная сиянием русалка повела ее в шатер. Стража заснула, убаюканная ее сладостной песней.

Заключенная в шатер, заключенная в клетку, заключенная в фонтан, русалка яростно била по воде раздвоенным хвостом, поднимая сноп брызг. Вокруг нее низвергался светящийся водопад.

Она пела.

Мари-Жозеф присела на бордюр фонтана.

— Если бы все это происходило в моем сне, если бы все это происходило в твоем сне, — сказала она, — ты сейчас была бы свободна.

Русалка вскрикнула. На потолке шатра закружился водяной, тело которого анатомировал Ив и которого воскресила ее песнь. Мари-Жозеф закрыла глаза, но образ, сотворенный в ее сознании пением, не исчез: водяной по-прежнему плавал у нее перед глазами как живой.

— Я вижу твои песни, — сказала Мари-Жозеф, — а ты понимаешь то, что я говорю, разве не так? Ты умеешь говорить? Ты можешь произносить слова, а не только создавать образы пением?