За прутьями клетки собрались послушать ее земные люди в странной, топорщившейся, второй коже. Большинство стояло — Шерзад гадала, как они терпят боль в ступнях, — но некоторые сидели. Мари-Жозеф уже пыталась объяснить ей почему и умоляла ее опускать глаза, когда встречается взглядом с беззубым. Шерзад не постигала, зачем это нужно.

Сегодня портрет беззубого сидел в кресле. Земные люди писали портреты красками на плоских досках и тканях и довольствовались убогими материальными подобиями, вместо того чтобы попросить кого-нибудь пением создать образ отсутствующих.

Шерзад снова вырвалась из воды. Земные люди ахнули и как один захлопали в ладоши. Она снова выпрыгнула из бассейна, и они снова накрыли ее волной бессмысленного шума. Для них-то он был исполнен смысла — так они выражали свое одобрение или интерес.

В шатер вошел маленький человек. Увидев его, Шерзад зарычала и нырнула. Она уже не надеялась, что сможет ему доверять. Он намазал руку Мари-Жозеф мерзким черным веществом. Неужели он хотел ее убить? Попадись он только, она растерзает его когтями, чтобы не пытался навредить Мари-Жозеф. Шерзад хотела предостеречь подругу, но тогда бы пришлось объяснить, как она ее исцелила, а русалка не решалась об этом упомянуть.

Внезапно все земные люди встали. В шатер вступил человек в белом, с золотым крестом. Все земные люди склонились в поклоне и ждали, пока он не сядет рядом с портретом беззубого. Мари-Жозеф, бросившись к нему из клетки, встала на колени и поцеловала ему руку. Этот жест озадачивал Шерзад, ведь человек в белом принимал поцелуй без всякого удовольствия, а Мари-Жозеф лобызала его руку явно по обязанности.

Мари-Жозеф обернулась к фонтану и запела, прося Шерзад поведать историю. Шерзад снова взвилась над водой, проверяя, как откликнутся на ее прыжок земные люди. Она вошла в воду у самой кромки фонтана, подняв огромный сноп брызг и, очевидно, поразив тревожно вскрикнувших земных людей.

Шерзад подплыла к ступенькам и вскарабкалась через их острые края, чтобы рядом с Мари-Жозеф устроиться на каменном ободе фонтана.

— Шерзад, дорогая, пожалуйста, не прыгай так больше, мне за тебя страшно…

Шерзад уставилась на человека в белом. Время от времени на его лице появлялось добродушное выражение, хотя золотой крест у него на груди пугал ее до беспамятства.

«Смогу ли я привлечь его на свою сторону? — размышляла она. — Или в нем слишком сильна тяга к убийству?»

Мари-Жозеф обратилась к ней, лепеча и коверкая образы, словно маленький ребенок, еще не научившийся создавать голосом картины и воспроизводящий лишь отдельные ноты. Шерзад, устремив взгляд на папу, отвечала благозвучными трелями и начала свое повествование.