Я кивнула.

– Разве христианство – не ритуальный каннибализм? Разве каждое воскресенье мы не отправляемся в церковь, чтобы причаститься тела и крови спасителя нашего? Наша вера… – раскрытой ладонью он обвел присутствующих за столом, – носит личный характер. Спаситель – в каждом из нас, его божественная искра – в каждом из нас. Вкушая собственную плоть, мы соединяемся с Богом живым в каждом из нас, точно так же, когда причащаемся Тела и Крови Христовой. Мы отдаем часть себя во искупление грехов наших и грехов человечества.

Кровь отхлынула от моего лица.

– Но это же безумие! – Хотя взгляды присутствующих говорили, что безумна – я. – Это…

Я умолкла. Меня сотрясали рыдания. Я бросилась к выходу, сорвала с вешалки куртку и выбежала на мороз. Тяжело сбежав по лестнице, я выскочила на тротуар и помчалась, не разбирая дороги. У входа в метро я бросилась к перилам, перегнулась через ледяной поручень и, содрогаясь, извергла из себя все съеденное за вечер. Мимо пролязгал поезд. Мне представилось, как мое тело падает на рельсы. В мертвом черном небе, как драгоценные камни, мерцали далекие звезды.

Я уставилась на свое отражение в зеркале, висевшем в спальне. Кожа свисала с бугристых костей дряблыми складками. Разве это я? Не может быть. С отвращением отвернувшись, я накинула халат, шаркая, подошла к платяному шкафу и принялась натягивать на себя один слой одежды за другим. Уже перевалило за полдень. Несколько дней я носу не показывала на улицу, и Бастеру приходилось делать свои собачьи дела на крохотном балконе. Любое действие стоило неимоверных усилий. Днем у меня слипались глаза. По ночам я не могла уснуть от терзавших меня мыслей и гнетущей безысходности.

Зазвенел телефон. Тяжело вздохнув, я нажала кнопку вызова. На экране возникло лицо начальника.

– Доктор Хедегаард, мы увидимся сегодня в лаборатории? – Он больше не желал слышать моих оправданий. – Я думаю, не стоит напоминать, что этим проектом руководите вы, и он требует вашего присутствия. Время от времени.

– Конечно-конечно, – пискнула я. Даже работая из дому, на пределе возможностей, я справлялась с нагрузкой, затрачивая в два раза больше времени, чем другие. Те, кого Господь обделил умом, по крайней мере, могли усердно трудиться. Мой начальник не относился ни к тем, ни к другим, и я в сотый раз недоумевала, зачем согласилась на него – на них – работать.

Со дня того злосчастного ужина минули несколько недель. Я не отвечала на звонки друзей. Когда одиночество припирало меня к стенке, я выводила Бастера на прогулку. Прохожие, машины, нависшие над дорогой фонари, газетные киоски, пестрящие кошмарными заголовками, – я как будто смотрела на мир из глубины колодца. Как люди могут болтать о пустяках? Неужели мир имеет для них какой-то смысл?