Меня вдруг подхватило и понесло невероятное чувство дежавю, на миг показалось, что прямо сейчас из комнаты выглянет Барсик, затянет опять свою непонятную кошачью песню, а на диване я увижу силуэт старика, сидящего с непримиримой и горделивой осанкой. Мы снова зажжём пару свечек и заведём очередной заумный и, возможно, заунывный разговор о судьбах Системы, попивая терпкий чай на крохотной кухне. Но в этот раз всё было иначе. У входа в комнату я увидел большой тёмный силуэт, устрашающе повисший по центру помещения, он медленно раскачивался от небольшого сквозняка из-за открытой входной двери. Я осознавал, что видел, но не мог больше мыслить, моё сознание сковал непонятный ужас, рой из острых слов Шолохова сейчас кружился в моей голове.

– О боже, нет, нет! – закричала позади меня напуганная напарница, включила свет в комнате и ринулась вперёд, с силой отталкивая меня в сторону.

Мёртвое тело Икарова висело на потолочном крюке в центре комнаты, а его шею обвивала туго затянутая верёвка. Он был босой, в домашнем халате, а под ногами валялись поваленная на бок большая стопка книг и мягкие домашние тапочки. Да, безусловно, я понимал, что видел. Я видел конец всей своей прежней жизни, всего, что знал, любил и во что верил, – всё в тот день оборвалось. Лекция Шолохова, смерть Икарова как две ступени в небо… скорее даже в ад, вот справедливый итог всего этого безумия. Я схватился двумя руками за голову, вцепился в свои волосы и не мог пошевелиться. Потом опёрся плечом о стену, моя голова гудела, а взгляд помутнел. Я услышал, почувствовал, как внутри меня оборвалась струна, натянутая до предела последними событиями. Нестерпимо хотелось бежать, кричать… бежать и кричать… Как же невыносимо…

Кира что-то говорила мне, просила помочь снять тело, но я не мог пошевелиться, парализованный страхом. Во мне не осталось больше ничего от прежнего Стила, весь мир в одночасье рухнул. Кира открыла Консоль и вызвала башню. Она голосила, махала руками, требовала немедленно послать сюда всех, кого только можно. Она умоляла меня сделать хоть что-то, но я молчал. Вскоре я заметил на столе, в двух шагах от Икарова, плоский и круглый предмет, на котором мигала красная лампочка. Это был голографический проектор с возможностью записи, последний писк моды, довольно дорогая и престижная вещь. Она белым пятном выделялась из всего прочего скромного убранства квартиры. Я сделал шаг вперёд навстречу огоньку и заметил, что с прибора не сняты даже рекламные наклейки и ценник из магазина. Похоже, что Икаров покупал его в спешке и в последний момент. Я сделал ещё один шаг – и прибор щёлкнул, а лампочка погасла. Сработал какой-то датчик на наше присутствие, и он автоматически включился. Из маленькой щели на приборе ударил белый полупрозрачный луч, и передо мной возник образ Икарова, именно такой, каким я его запомнил в последний раз: с доброй, но немного грустной улыбкой, в широкополой шляпе и в длинном плаще. Эта голограмма была словно призрак, образ нашего настоящего и неотвратимого будущего. Изображение немного плыло, рябило, но Икаров всё равно казался живым и будто смотрел на меня одного.