– Стил, Кирочка, ребята, я знаю, что это вы. Так как никто иной не пришёл бы ко мне, – сказала запись Икарова немного искажённым голосом. – Если вы смотрите это, значит, я… значит… простите меня за всё, что вы увидите, но так было нужно, это мой выбор, и когда-нибудь вы меня поймёте. Я решил уйти по собственной воле, не нужно никого винить. Тем более себя. Я благодарен вам за всё тепло, что вы мне подарили. Все эти дни я держался только благодаря вам, но вечно так продолжаться не может. Я думал, что смогу жить, как все старики, выкинутые из жизни, забытые, оставленные, брошенные… – Икаров на секунду замолчал, закрыл глаза, а его изображение подёрнулось рябью. – Они тоже думали, что я буду, как все: собирать марки, смотреть телевизор, наблюдать за прохожими через окно и ждать смерти, но я так не могу. Моя работа была единственной целью в жизни, да что там говорить, моя работа и была моей жизнью. Я – это Икаров, Страж, начальник отдела, это и есть я, и не существует другого. Когда у меня отняли единственное, чем я жил, у меня отняли смысл всей моей жизни. Я долго боролся с депрессией, я пытался стать, как все, но, идя по улицам нашего города и заглядывая в лица прохожих, я понял, что так не смогу. Стил, Кирочка, спасибо вам за всё, вы были моими лучшими подчинёнными… Да что я такое говорю, боже… вы были моими лучшими друзьями, почти родными детьми! Мы столько всего пережили вместе, мы понимали друг друга… Ладно, отставить. Не вижу смысла долго распинаться, кому интересно это старческое брюзжание? Я просто хотел попрощаться…

Дыхание Икарова стало прерывистым, а из глаз потекли слёзы.

– Берегите друг друга. – Икаров уже почти не мог говорить сквозь слёзы и проглатывал слова. – Запомните меня таким, каким я был там, на службе. Только там я жил, а умер уже давным-давно, когда вышел за двери башни Стражей. Я…

Запись зашипела, дёрнулась и растворилась в воздухе, а вместо красной лампочки загорелась зелёная. Бежать… бежать… бежать…

Я сделал шаг назад по направлению к выходу. Моё сердце стучало со скоростью пулемётной очереди, дыхание сбивалось, мне не хватало воздуха, ещё мгновение – и я задохнусь собственной паникой. Кира пыталась привести меня в чувство, кричала, много кричала. Хотела подойти ко мне, но я постоянно отступал, потом оторвался от созерцания зелёного света на проекторе, посмотрел на Киру и рванул к выходу.

Не знаю, почему я убежал, просто не мог там больше находиться, не мог видеть всего этого и дышать воздухом смерти. Мои мысли, словно стая голодных пираний, поедали меня живьём, я пытался сбежать, скрыться от самого себя. Я знал, что поступил неправильно, бросив там Киру, я должен был помочь с Икаровым, но не смог. Мне хотелось домой и только домой, в тишину и покой, в безопасные стены родной берлоги. Я не помнил, как выскочил из дверей квартиры Икарова и как оказался в трёх кварталах от его дома под проливным дождём. Я бежал по тротуару вдоль дороги, мчался, закрыв глаза, навстречу прохладному ливню и мечтал в ту же секунду оказаться дома, но до него ещё было так далеко. Но я продолжал бежать, не ощущая усталости, спасался от толпы своих обезумевших мыслей. Я видел призраков этого мира, и все они рождены от невероятной боли и страданий. Все улицы наполнены слезами, но они лицемерно скрыты, отключены, чтобы в скопившихся лужах никто не заметил своего отражения. Весь наш мир не больше, чем гадюшник зажравшихся свиней и голодных крыс. А ещё этот зуд, нестерпимый зуд в правом запястье. Это чип, он неустанно вибрировал всю дорогу, не прекращая донимать меня ни на минуту. Я знал, что это Кира вызывает меня, хочет найти ответы, почему я убежал и что со мной случилось. Я бы тоже хотел их найти, милая Кира, ты даже не представляешь. Но как же зудит и раздражает рука. Мне хотелось выцарапать чип из запястья, вырвать его зубами вместе с куском плоти или вовсе отрубить руку. Он сводил меня с ума. Но вскоре он затих, когда я очутился рядом со своим домом.