– Qué estás haciendo?! Haces daño a la bebe! – воскликнул он. – Эми! Me oyes? Если о себе не думаешь, то о нем подумай!

При нашей первой встрече мне показалось, что Хоакин не способен на человеческие эмоции. Жесткое лицо и такой же жесткий взгляд оказались обманчивы. Он действовал решительно, говорил вычурными фразами и никогда не колебался… Но сейчас Хоакин был напуган. Глаза, такие черные, что сливались с темнотой коридора, блестели, судорожно осматривая Эмиральду. Он растер ее зажившие запястья, соскребая с них застывшую кровь, и цокнул языком. Голос Хоакина – сухой, как осенние листья, крошащиеся под сапогом, – вдруг стал ласковым и мягким, стоило Эмиральде прижаться к его груди и скрутить в кулаке ворот рубашки под белым кителем.

– Mi dulce tontita, – прошептал Хоакин ей на ухо, осторожно поднимая на руки. Его большой палец с таким же перстнем, как у Диего, принялся гладить и выводить успокаивающие круги на ее дрожащей спине. – Ven, mi amor… А ты что тут забыла?

Я уже пятилась обратно в центр коридора, надеясь сбежать раньше, чем Хоакин вспомнит обо мне, но не успела. Лицо и голос, потеплевшие при виде разбитой Эмиральды с таким же разбитым рассудком, снова сделались острыми, как те самые швейные ножницы, которые он разломил ногой.

– Тебе нельзя сюда! Я же велел следить, чтобы вы… – Хоакин осекся и взглянул на Эмиральду, притихнувшую на его плече. – Забудь о том, что видела здесь. Уходи.

Все, что я смогла, – это кивнуть и дать деру. Хоакин за моей спиной что-то забормотал, занося Эмиральду в ее спальню, и двери закрылись: сначала двери комнаты, а затем и двери дома, когда я вылетела на улицу.

– Ты нашла Диего?

Я не запомнила, как добежала до собора, потрясенная настолько, что так и шла с колдовским огнем в ладонях. Коул уже ждал меня в толпе и тут же привлек к себе, едва завидев. Я молча покачала головой, и наше соприкосновение потушило заклятие светлячков, озаряющее землю. Несмотря на то что солнце уже село, вокруг и без того было светло: всю площадь обступали соломенные факелы, а на деревьях раскачивались ротанговые гирлянды и бумажные фонарики с индейским орнаментом.

Среди жителей Санта-Муэрте мы с Коулом были единственными, кто не соизволил принарядиться. Я растерянно оглядела их: больше сотни человек толкались, обступив собор, который оказался обычной одноэтажной постройкой с отслаивающейся пурпурной штукатуркой и прогнувшейся крышей. Перед ней выстроилась деревянная платформа, утонувшая в живых цветах, как и вся площадь. Посмотрев вниз, я вдруг обнаружила, что даже наступила на парочку бутоньерок. Желтые розы, карамбола, тюльпаны, маки, подсолнухи… Они украшали и трехметровую статую Санта-Муэрте, вырезанную Исааком и возвышающуюся на платформе. Руки богини, протянутые, держали золотые монеты и украшения из драгоценных камней, а сама статуя была раскрашена под скелет. Изящная резьба по дереву действительно превращала ее голову в черепушку. Носила же Святая Смерть красный платок и знакомое белое платье с подсолнухами на поясе… То самое, что мы разрисовывали вместе с детьми.