Известие о том, как Азиз ибн Дабир чуть не потерпел поражение в бою с одним-единственным вальедцем, и спасло его лишь вмешательство его подчиненных. Азиз остро сознавал, что его вклад в нападение на Орвилью состоял всего лишь в убийстве ребенка, а потом в кастрации человека, которого убили вместо него другие, – что, по обычаям племен пустыни, было женским делом. Возможно, Язир это простит, ведь он опытный военачальник, но его брат Галиб, который командует от его имени армиями маджритийцев, – вряд ли.

И еще Азиз по случайности был одним из тех, кто знал происхождение того чрезвычайно необычного талисмана, который Галиб ибн Кариф носил на шее.

За всю свою жизнь он ни разу не ощущал подобного ужаса. Его сердце стучало как бешеное, пока он мчался по равнине; он думал, что может действительно потерять над собой контроль, упасть с коня и погибнуть под копытами скачущих следом лошадей.

«Возможно, это было бы благословением, – думал Родриго Бельмонте, – так же как пристрелить сломавшую ногу лошадь или охотничью собаку – это акт милосердия».

Он был похож на эту лошадь или эту собаку.

Он был отцом, который пытался обогнать время ради своего сына. В нем сидел ужас, он определял его, превращал его разум в пустыню кошмара.

Он не испытывал ничего подобного никогда прежде. Страх – да. Ни один честный солдат не может искренне утверждать, что он никогда не испытывал страха. Мужество заключается в том, чтобы бороться с ним, победить его, подняться над ним и сделать то, что должен. Он много раз смотрел в лицо своей собственной смерти, боялся ее и умел побеждать этот страх. Но он никогда не чувствовал того, что испытывал сейчас, этой ночью в Аль-Рассане, мчась во весь опор к Орвилье во второй раз менее чем за год.

Думая так, Родриго увидел полыхающий впереди огонь и понял, будучи опытным солдатом, что опоздал.

Он услышал голос в ночи. Его собственный голос, снова и снова выкрикивающий одно имя. Имя его ребенка. Темнота. Темнота под звездами и огонь впереди.

Мувардийцы – разумеется, это были мувардийские воины – уже ускакали к тому времени, когда он подъехал к низкой ограде, послал через нее коня и спрыгнул на землю среди горящих фургонов и палаток, среди убитых, изувеченных людей, которых он знал.

Первым он нашел Иберо. Он не понимал, как этот человек здесь оказался. Маленький священник лежал в луже собственной крови, черной в свете пожаров. Ему отрубили руки и ноги. Они лежали на некотором расстоянии от тела, словно конечности сломанной детской куклы.

Родриго ощутил запах горящей плоти. Некоторых из солдат бросили в костры, на которых готовили еду. Он пошел, спотыкаясь, к центральной лужайке, которую помнил по прошлому лету. Надежды уже не осталось, но ему нечем было защищаться от этого. Он увидел отрубленную голову Гонзалеса де Рады и рядом с ней тело министра со стянутыми вниз лосинами, которое непристойно распростерлось поверх маленькой, лежащей лицом вниз фигурки мальчика.