Но сначала мне хотелось завершить «Таверну», чтобы напечатать ее вместе с «Замком», так как популярные таро — кроме того, что лучше поддавались воспроизведению в черно-белом варианте, — подсказывали множество путей развития повествования, которые я в «Замке» использовать не смог. Прежде всего я должен был сложить и из марсельских таро такой же «корпус» перекрещивающихся рассказов, какой составил из висконтианских. И вот это-то мне и не удавалось: я хотел взять за основу несколько подсказанных мне картами в первую очередь историй, которым я придал определенный смысл и которые в общих чертах даже уже написал, но мне не удавалось их вместить в единую схему, и чем больше я старался, тем больше усложнялась каждая история, притягивая все больше карт, оспариваемых ею у других историй, от которых я отказываться тоже не хотел. Так по целым дням я разбирал и снова складывал свою головоломку, придумывал все новые правила игры, создал сотни схем — квадратных, ромбовидных, звездообразных, — но всегда какие-то из главных карт оставались вне их, а необязательные, наоборот, входили, и эти схемы становились столь замысловатыми (порой даже трехмерными — кубическими, многогранными), что и сам я стал в них путаться.

Чтобы выбраться из тупика, я бросил схемы и снова принялся записывать истории, уже обретшие ту или иную форму, не задумываясь, найдется ли для них место в сети других историй, но при этом чувствовал: игра имеет смысл, только если она следует железным правилам; требовалась некая конструктивная особенность, которая бы обуславливала встраивание каждой истории в другие, иначе все выглядело бы безосновательно. Следует добавить, что не все истории, которые мне удавалось выстроить, выкладывая карты в ряд, удачно получались в записи; некоторые не сообщали письму новых импульсов, и я был вынужден их исключить, во избежание разрывов в повествовании; но были и такие, которые, наоборот, выдерживали испытание, там сразу возникала сила сцепления письменного слова, которое, что называется, не вырубить топором. Поэтому когда я снова стал располагать таро, сообразуясь со вновь созданными мною текстами, то мне пришлось столкнуться с еще большими ограничениями и принуждениями.

К таким проблемам, связанным с осуществлением пиктографических и фабуляторных операций, добавлялись сопряженные со стилистической инструментовкой. Я понял: публикация «Таверны» рядом с «Замком» имеет смысл, только если язык обоих текстов будет отражать различие между стилями изображения утонченных миниатюр эпохи Возрождения и грубоватых гравюр марсельских карт, и поставил себе целью низвести словесный материал на уровень сомнамбулического бормотания. Но когда я стал пытаться переписать в таком ключе страницы, над которыми сгустилась аура отсылок к литературным произведениям, они сопротивлялись и мешали мне двигаться дальше.