СЕБАСТЬЯН. Я не хотел, чтобы он узнал о моем разорении. Это может подкосить его психику.
ПАТРИК. А вашу? А вас?
СЕБАСТЬЯН. Меня это известие из колеи не выбьет. Только придаст аппетиту.
ПАТРИК. Дядюшка, я потрясен вашей выдержкой.
СЕБАСТЬЯН. Пустяки! Я вообще не понимаю, как люди из-за денег сигают в окна. Так что Себастьяну ни-ни!
ПАТРИК. Я просто сражен вашей заботой о людях.
СЕБАСТЬЯН. А как же иначе. Себастьян уже тридцать два года воспринимает мои проблемы, как свои. А по душевному складу он человек очень и очень ранимый. Это известие может окончательно погубить его. Да и не только его, а и других домашних. Так что – молчим. Ни-ко-му!
ПАТРИК. И?…
СЕБАСТЬЯН. Ни в коем случае.
ПАТРИК. А Жанне?
СЕБАСТЬЯН. Да она еще ранимей Себастьяна. Не хватало нам женских истерик.
ПАТРИК. А как же Юлий?
СЕБАСТЬЯН. И Юлий пусть ничего не знает. Будем к нему милосердны. В курсе только мы.
ПАТРИК. Дядюшка, вы настоящий святой. Но все равно, как вы намерены жить дальше?
СЕБАСТЬЯН. Господь святых без присмотра не оставляет. Так что эту газетенку спрячь и никому не показывай.
ПАТРИК. Но завтра почтальон принесет другую, а там на первой странице огромными буквами – «Боринсон разорен!»
СЕБАСТЬЯН. Да что для всевышнего сломать ногу какому-то почтальону?! А не сломает, так ты будешь перехватывать почту. А еще лучше, в местной типографии отпечатаем специальный номер, где сообщим, что Боринсону возвращены все его нефтяные промыслы. Пусть радуется.
ПАТРИК. Вы о Себастьяне?
СЕБАСТЬЯН. А то о ком же! Ты видел, на нем последнее время лица нет. Чего доброго, худые вести вообще сведут в могилу!