Включились звуковые и световые сигналы тревоги, и, когда он открыл глаза, их обжег тускловато-оранжевый свет, казалось, сиявший со всех сторон. У него все еще была дыхательная жидкость во рту, носу, горле, легких, хотя теперь ему пришлось пытаться дышать самостоятельно, заставив грудные мышцы сражаться с гравитационным полем Наскерона. Он был соединен с газолетом также и через интерфейсный воротник, и, когда ему не удалось подняться с ложа, заполненного противоударным гелем, он постепенно наклонил стрелоид вперед, оказавшись в почти стоячем положении.

Кровь ревела в его ушах. Ноги протестовали, воспринимая нагрузку, возраставшую по мере того, как медленно оседал гель; наконец он полувстал на нижнем бортике своего вместилища, своего тесного гроба.

Теперь он мог, хотя и не без труда, покинуть его, как отливка — форму. С помощью локтей он вытолкнул себя наружу. Глаза жгло, они заслезились. Потом слезы потекли ручьем. Дрожа от усилия, он потянул за одну из липких, скользких трубок с дыхательной жидкостью — ту, что исчезала в правой ноздре, — и, открыв рот, вдохнул немного газа.

Наскерон пах тухлыми яйцами.

Фассин оглянулся, стараясь сморгнуть слезы; интерфейсный воротник, впившийся в шею, пытался сохранить контакт, а он, наоборот, пытался освободиться. Наскерон выглядел грязноватым и поношенным. Планета напоминала огромную чашу с битыми яйцами: кое-где вкрапления жидкого дерьма и повсюду — капельки крови. И вкус серы на деснах. Он позволил дыхательной смеси вернуться, заполнить его нос, позволил закачать в себя чистый, обогащенный кислородом воздух, хотя наскеронская вонь и не прошла.

Он потел — частью от напряжения, частью от жары. Может быть, ему следовало подняться повыше.

Теперь у него пощипывало еще и в носу, а не только в слезящихся глазах. Интересно, можно ли чихнуть, если внутри тебя — дыхательная смесь? Не выплеснется ли она из него жуткой легочной рвотой, не останется ли на борту газолета бледно-голубой массой водорослей? А он начнет глотать ртом атмосферу Наскерона, задохнется и умрет?

Теперь он не видел почти ничего за пеленой слез, и зловонные небеса Наскерона наконец вымучили из него то, что сам он прежде никак не мог выразить.

Значит, все. Весь клан.

Они рано переехали в зимний комплекс. Боеголовка упала туда, убив всех — Словиуса, Заб, Верпича, всю его семью, всех, с кем он вырос, всех, кого он знал и любил с детства, всех, благодаря кому он стал таким, каким был сейчас.

Все произошло быстро. Даже мгновенно. Но что это меняет? Они не страдали от боли, но все равно теперь были мертвы, ушли безвозвратно.