Как мы завидовали беспечным и щедрым авторам, которые, ничтоже сумняшеся, снабжали своих героев всем, чего их геройская душа пожелает! Срочно потребовалась хронокамера — нате, голубчики вы мои, вот она!

А что хронокамера не может здесь появиться, что это противоречит всей логике повествования, — велика важность! Читатель в этом не разберется, читатель все проглотит!

Но мы хотели, чтобы читатель все понимал, во всем разбирался и верил нам не слепо, а обоснованно. Поэтому мы старательно посвящали его во все тайны хронофизики — пускай глядит и убеждается, что у нас нигде нет подвоха!

Логика нас терзала, но она же нас и выручала, Сколько раз мировые линии открывали нам то, чего мы сами не ожидали! Однажды открыли даже, что мы потеряли одного героя! Нам и в голову не приходило, что он существует, но чертежи беспристрастно свидетельствовали — вот он, еще один Аркадий! И пришлось нам соображать: что же он помнит, что пережил? А когда сообразили — ахнули: стоит ему открыть рот, и все тайное станет явным, и нечего будет делать всем остальным героям. Пришлось срочно придумывать, как его обезвредить, чтобы он не заговорил!

В другой раз мы увидели, опять-таки с помощью чертежей, что пропустили целую мировую линию — линию «промежуточного Бориса». И снова мы колдовали над схемами, выискивая там вакантное место еще для одного Стружкова и рассчитывая до мельчайших деталей все его действия и слова…

И каждый шаг приходилось объяснять — и читателям, и самим себе, и героям… Да, мы с горечью признаемся, что наши герои далеко не всегда оказывались на высоте положения! Они то и дело запутывались в паутине мировых линий, забывали, кто есть кто, где есть где и когда есть когда. Помощи от них ждать не приходилось! А соавторы и сами частенько сбивались с толку и растерянно спрашивали друг друга: «Слушай, это который же Аркадий?», или: «А этот Борис откуда еще взялся?»

В конце концов мы решили приложить к роману наши рабочие чертежи, чтобы читатели могли по ним сверяться и ориентироваться, блуждая по лабиринту времени вслед за героями.

Теперь роман стал уж окончательно непохож на все известные нам произведения о путешествиях во времени. Обычная процедура следствия — и вспышки призрачного пламени в хронокамере; бытовые разговоры о загородных прогулках и магнитофонных записях — и веера мировых линий на чертежах, ветвящиеся всё новыми отростками; Борис Стружков беседует со следователем, с товарищами по работе, с институтской буфетчицей — и тот же Борис общается с недавно умершим другом и со своим двойником… В сочетании все это показалось нам настолько причудливым, что мы, признаться, встревожились, когда заново проглядели подряд всю рукопись. Даже под ложечкой начало весьма неприятно сосать. Что же это мы такое написали, в конце-то концов? Фантастический роман — или научный трактат? Детектив — или задачник по хронофизике?