Однако Генрих — мог.

Он, стараясь не задеть не до конца затянувшиеся раны Хельмута, провёл ладонью по его плечу, вторую руку положил на спину, заставив сильнее приблизиться к себе. Он перехватил инициативу и сам начал целовать Хельмута, причём целовать достаточно глубоко и требовательно. Ему оставалось лишь отвечать, и он покорился, а его пальцы запутались в мягких волосах Генриха.

Через мгновение Хельмут понял, что дрожит от чувств, внушаемых этим поцелуем, и что та звенящая нежность постепенно сгорает, превращаясь в жгучую страсть и тягучее желание. Это напоминало их первый поцелуй — тот тоже начался донельзя трепетно, несмело, а закончился… Хельмут усмехнулся прямо в губы Генриха, вспомнив, чем тогда всё обернулось.

И как же он, чёрт возьми, хотел и сейчас подобного продолжения…

***

Зимний острый воздух больно колол кожу и царапал лёгкие при каждом вдохе, холодные солнечные лучи, несмотря на тусклость, слепили глаза, но Хельмут всё равно рад был наконец-то выйти из шатра. Приподняв входное полотнище, некогда ярко-фиолетовое, а ныне выцветшее, он закрыл глаза и ощутил на лице дуновение ветра — от него взъерошились волосы и заколыхался плащ за спиной… Этот хрустальный холод свидетельствовал о том, что наконец-то пришла зима. Но снега и правда выпало совсем чуть-чуть, земля была едва прикрыта тончайшим бело-серым покрывалом, из-под которого проклёвывалась коричневая чахлая трава.

Хельмут шёл медленно, изредка прикрывая глаза и пытаясь понять, от чего у него кружится голова — от последствий удара или от ощущения безграничности и воли, что накатило на него, когда он в конце концов покинул тесный шатёр. Кругом стояло несколько десятков таких же шатров, высоких, круглых или квадратных, с флагами на верхушках, а за ними располагался палаточный лагерь простых солдат. А дальше… дальше растягивались луга и поля, бескрайние леса, в которых шумели хвойные деревья и пели озимые птицы, в которых узкие, едва протоптанные дорожки были покрыты ржаво-рыжими опавшими еловыми иглами… И теперь, после почти двух седмиц вынужденного заточения, Хельмуту остро захотелось поехать куда-нибудь туда, за горизонт, покинуть пределы лагеря и гнать коня во весь опор, ощущая свист ветра в ушах и представляя, будто это настоящий полёт, а не просто быстрая езда.

Но сейчас у него нашлись другие дела.

Барон Кархаусен был один, и Хельмут смог беспрепятственно зайти в его шатёр, лишь многозначительно кивнув стражникам. Он обнаружил Адриана сидящим на деревянном раскладном стуле — на коленях у него лежал меч, в пальцах был зажат небольшой оселок, но взгляд барона был устремлён не на оружие, а куда-то вперёд и чуть вверх, туда, где сходились своды серого шатра. Ясно, что его не интересовала полировка меча, что он задумался и напрочь забыл обо всём… И легко было догадаться, что думал он, скорее всего, о сестре.