— Почему никто меня не разбудил? — вновь спросил он.

Я мысленно поморщился от того, как по-детски прозвучал его упрек. Думаю, он ощутил мое презрение. Мальчик-солдат выпростал ноги из-под одеял, сердито велел принести ему одежду — и вдруг осознал, как далеко он отклонился от пути солдата и чего это может ему стоить сегодня. Он нетерпеливо выхватил свои одеяния из рук кормильцев и с кряхтеньем влез в них. Ему пришлось задержать дыхание, чтобы натянуть на ноги меховые сапоги, но он справился с этим и встал.

— Едим, собираем вещи и выступаем. К сумеркам мы должны быть на опушке леса у конца тракта. Там мы подождем, пока не стемнеет совсем, и лишь тогда нападем на город. Так что как следует наешьтесь сейчас и не забудьте наполнить бурдюки. Это ваша последняя горячая трапеза перед сражением. С собой возьмите немного пищи, но лишь такой, какую вы сможете съесть по дороге. Готовьтесь к выходу!

Меня порадовало, что их наступление началось так неудачно, но я постарался скрыть свое удовлетворение. Наблюдая за замерзшими угрюмыми воинами, я гадал, сколь многое из сна Эпини вспомнит наутро, если ее разум затуманен опием. Я надеялся, что Спинк примет мое сообщение всерьез. Я узнаю, помогло ли мое предостережение, не раньше, чем войска вступят в бой. А до тех пор мне следует держать свои сомнения при себе, особенно пока я подпитываю неуверенность мальчика-солдата в боеготовности его армии. Снова и снова я вспоминал о том, как кадеты в Академии поднимались еще до зари. И как еще мальчишкой наблюдал за подкреплениями, маршем направлявшимися в восточные крепости мимо отцовских владений. Даже под конец долгого дневного перехода солдаты держали строй ровным, а головы — поднятыми. Мальчик-солдат наблюдал за тем, как его воины собираются кучками вокруг недавно назначенных командиров. У них не было единообразия ни в одежде, ни в снаряжении, в их действиях напрочь отсутствовали четкость и дисциплина — необходимые составляющие военных действий, насколько мне известно. Но от единственной их сильной стороны кровь стыла в моих жилах. На каждом лице читалась ненависть. Жажда не просто убийства, но кровавой резни слышалась в их жестоких клятвах и небрежно заключаемых с приятелями пари. Сегодня погибнут многие. Я вдруг вспомнил старого бога Орандулу, но тут же выкинул его из головы. Я не хотел привлечь его внимание, не хотел, чтобы он истолковал предстоящее кровопролитие как предложение сделки.

Но когда разношерстные войска мальчика-солдата выстроились, чтобы великие быстроходом перенесли их на опушку леса, я не мог не увидеть в происходящем руку бога равновесия. Смогут ли ненависть и решимость перевесить опыт и дисциплину? Я вдруг понял, почему старого бога смерти также считают и богом равновесия. Что угодно можно уравновесить, перемещая опору. И у меня возникло неуютное ощущение, что я сам стал такой опорой, которую кто-то сдвинул.