— Я знала, что ты вернешься! Даже перестав тебя чувствовать, я знала, что ты жив, и так и сказала Спинку. Ох, я так испугалась, когда однажды утром проснулась и вовсе не ощутила магии. Я пыталась объяснить Спинку, что ты обязательно попрощался бы с нами. Но он сказал, я должна признать, что ты, скорее всего, мертв. Верь в него хоть немного, Спинк, говорила я. Бурвиля так легко не убить! О Невар, я так рада тебя видеть, касаться, знать, что ты действительно вернулся. А теперь поставь меня, поставь, ты же должен познакомиться со своей маленькой… кем она тебе приходится, двоюродной племянницей? Как глупо звучит, она слишком мала для такого длинного звания, к тому же я уже рассказывала ей о дяде Неваре, так что им ты и останешься. Отпусти меня немедленно! Я хочу, чтобы ты подержал Солину! Она тебя еще не видела, и послушай, она же плачет!

Думаю, эти слова наконец-то привели меня в чувство. Я был так счастлив увидеть кузину живой и здоровой после стольких тревожных дней и ночей, и мысль о том, что кто-то — а тем более ее драгоценное дитя — может плакать, показалась мне совершенно невыносимой. Я поставил Эпини на землю, и она, чуть пошатываясь и весело смеясь, направилась к двуколке, ухватилась за бортик и забралась в нее, чтобы забрать ребенка из корзины. Девочка была укутана во множество слоев пеленок и одеял, так что казалось, что кузина разворачивает подарок. Я остался стоять рядом с повозкой и зачарованно наблюдал за ней.

— Невар? — недоверчиво переспросил Кеси из-за моей спины.

Я невольно оглянулся. Наши глаза встретились, и я не смог предложить ему ни лжи, ни каких-то оправданий. Еще долгий миг мы смотрели друг на друга. Потом его глаза наполнились слезами, а губы растянулись, обнажая в улыбке немногие оставшиеся у него зубы.

— Это ты. О, во имя доброго бога, Невар, это и правда ты. Но ты больше не толстый! И все же — как я мог тебя не узнать, пусть даже в этих тряпках. Невар!

Он спешился, бросился ко мне и крепко стиснул. В его голосе слышались столь искренние облегчение и радость, что мне не оставалось ничего другого, кроме как обнять его в ответ.

— Почему ты сразу не сказал, что это ты? — сипло спросил он. — Почему не сказал вместо того, чтобы скрестись в мою дверь, словно нищий? Неужели ты думал, что я откажусь тебе помочь?

— Я сомневался, что ты мне поверишь. Не думаю, что в это хоть кто-нибудь может поверить.

— Ну, может, я и не поверил бы, если бы лейтенант уже давно обо всем мне не рассказал. Все говорили, что тебя… что ты погиб. Но мне приснился тот сон, а потом пришел лейтенант и стал расспрашивать меня о нем, и я, должно быть, слегка расхлюпался — я-то думал, этим сном ты хотел попрощаться и сказать, что не держишь на меня зла. Но он спросил, валялась ли твоя сабля на полу, когда я проснулся, и я ответил, что да, и тогда он рассказал мне правду. — Он дружески встряхнул меня и похлопал по спине. — Только звучало это вовсе не как правда, а как самая чуднáя сказка из всех, что мне доводилось слышать. Но чем больше я об этом думал, тем больше смысла, хоть и странного, в этом видел. Когда я стал обсуждать это с Эбруксом, тот не выдержал и разрыдался — мол, он видел, как тебя убили, и не остановил их и теперь этого стыдится. Он заявил, что сам унес твое тело и похоронил его в потайном месте. Но когда я поднажал, он так и не смог вспомнить, где оно находится. Он забыл, где взял лопату и как копал. Тогда мы и решили, что ты не делал того, в чем тебя обвинили, и не погиб. Ясное дело, все это казалось довольно-таки странным — думать о том, что ты владеешь спекской магией или как там ее. Что тебя спасли спеки этой самой магией.