— Патрис де Блоренаар, какой сюрприз! Мне сказали, что ваша горничная входила в организацию, связанную с сетью Марсов?

— Между нами, сьер д’Ариоста, я бы желал, чтобы мои соглашения с Марсами оставались в секрете. Я действительно попросил мою служанку, крайне преданную осгоритку, отправиться и предупредить Марсов, что сенешаль Гаркот подумывает об их аресте… Но я не хочу, чтобы злые языки использовали этот случай, чтобы вынуждать Мию-Ит де Марс доверить мне какой-нибудь ответственный пост — если ей придется принять бразды правления Сиракузой.

— Эта щепетильность делает вам честь, сьер де Блоренаар. Как жаль, что вашу служанку — изумительную, как мне говорили, девушку, — убили при выполнении поручения…

— Я сам очень сожалею, но чего вы хотите? превратности тайных операций… Давайте позаботимся о том, чтобы ее жертва не осталась напрасной…

Время от времени рефлекс побуждал их бросить мимолетный взгляд на заднее сиденье своей ложи, чтобы убедиться, что их мыслехранители на месте, но тут они вспоминали, что их разуму теперь не страшна ментальная инквизиция, и внезапно чувствовали себя легче, воздушнее, словно освободились от невидимой ноши. Им потребуется еще несколько дней, а то и недель, чтобы снова привыкнуть к жизни без скаитов.

Перед двумя входами в зал разгорелось препирательство. Церемониймейстеры предупредили дежурных гвардейцев, что в амфитеатре сможет еще разместиться не более дюжины лож, а в коридорах толпилось более двухсот человек. Они сначала перебранивались, а затем, когда стало ясно, что слов уже недостаточно, вылезли из лож и принялись молотить друг друга по ребрам руками и ногами. Взвод Пурпурных гвардейцев, вызванный на подкрепление, обрушил на их головы ради восстановления спокойствия все мыслимые кары вселенские.

Кардиналы и высший викариат занимали ближайшие к центральной эстраде ряды. Их мрачные замкнутые лица выдавали их озабоченность: со временем скаиты — инквизиторы и стиратели, — стали подлинными столпами церкви, и их предательство, столь же грубое, как и неожиданное, грозило привести к обрушению всего здания. С разных планет империи Ангов — из столиц и удаленных миссий — приходили тревожные новости. Коренное население восставало и отправляло миссионеров, экзархов и даже нескольких кардиналов-губернаторов на медленные огненные кресты. Единение вокруг Церкви Крейца, которое обеспечивалось лишь почти суеверным ужасом, нагоняемым инквизиторами, теперь крошилось, распадалось; народы, конечно, обращались в веру пусть и насильно, но только ради их спасения — однако они-то этого не осознавали и чувствовали себя освобождающимися от ига. Из массы прелатов, которых на пике славы крейцианства прочили кандидатами в наследники муффиального трона («наследование» было не совсем верным термином — возможно, прежний муффий еще не умер), очень немногие упорствовали в своем предприятии: очередному верховному понтифику заранее сочувствовали, потому что после многих лет увенчанного лаврами славы продвижения Церкви предстояло претерпеть существенную остановку, возможно, даже унизительное возвращение к началам. Безусловно, будет выкопана из могилы инквизиция в ее древнем варианте, но, лишенная телепатического потенциала скаитов, она не помешает ересям, расколам, инакомыслию размножаться на земле Сиракузы, на спутниках, и все вернется к той же точке, что и три тысячелетия назад. Проделанная работа, жертвы миссионеров, самоотречение экзархов и викариев грозили пропасть втуне. Священнослужители разглядывали бело-золотой опталиевый пол, как будто видели валяющиеся на нем осколки своей разбитой великой мечты.