Оба приземлились на острые камни. Бершад переломал себе почти все кости. Он хрипло вздохнул, пытаясь удержать воздух в легких, изодранных когтями в клочья. Галамарец, всей своей тяжестью придавивший Бершада, обдал его зловонным дыханием и сомкнул когтистые пальцы на его горле.
Из руки галамарца выползли отростки черной шипастой грибницы, залепили Бершаду рот, нос и уши и забрались внутрь.
– С нами, – просипел галамарец. – С на-а-а-ми.
Бершад чувствовал, как искалеченное тело пытается затянуть раны, но галамарец все еще ковырялся у него в кишках. Черная грибница расползалась все дальше и дальше. Божий мох в крови не мог ни остановить невыносимую боль, ни залечить бесчисленные увечья.
Внезапная волна жара опалила кожу. Бершад взглянул на руку и увидел, как она обрастает мхом, а среди иссиня-черных татуировок драконов раскрываются голубые цветы. В ушах оглушительно звучало биение бесчисленных сердец лесных зверей и насекомых, но источник обострившихся чувств крылся теперь не в драконихе, а в самом Бершаде.
Все тело напряглось и забилось мелкой дрожью. Земля нагрелась, стала мягкой и пышной. Она ждала и звала его. Он понял, что с ним вот-вот случится что-то ужасающее, но чудесное.
– Нет, не сейчас, – просипел Бершад.
Он перестал обращать внимание на свои ощущения и мысленно потянулся ввысь, в небо, где кружила серокрылая кочевница.
И попросил ее о помощи.
53
53
Эшлин
– О чем он только думал? – спросил Фельгор.
С помощью магнитного устройства в руке Эшлин свалила бесчувственного Симеона в шлюпку и села сама. Под тяжестью тела пирата шлюпка погрузилась в воду чуть ли не по самые борта.
– Ты же знаешь Сайласа, – ответила Эшлин. – Он сначала делает, а потом думает.
– Да, верно.
– Но ведь сработало же, – сказал Кочан.