А Роберт кивал и не жаловался. Каждый день он ощущал на левом плече мертвый груз, и это было своеобразной епитимьей, напоминанием о том, какой малости не хватило, чтобы его глупость разрушила чужие жизни.

Мири об этом не подозревала. «Защитную медицину» она считала чушью. Мири верила в самолечение.

– Вот эти три группы, Роберт. Одной удалось вырастить полноценную обезьянью лапу, другие работают над протезом всей конечности, но очень легким, а третья продвинулась в нейрокодировании. Готова побиться об заклад, твои друзья из Comms-R-Us охотно им тебя в аренду на опыты сдадут. Что думаешь?

Роберт коснулся пластикового лубка, заключавшего то, что осталось от его руки.

– О, мне кажется, что сделка с обезьяньей лапой слишком рискованная.

– Нет-нет, тебе обезьянью лапу пришивать не станут. Обезьянья лапа – это просто… – Судя по виду, Мири взялась гуглить. – Роберт! Я не про старый рассказ[34]. Я же тебе помочь пытаюсь. Я хочу этого сильнее прежнего. Я твоя должница.

Да, сегодня определенно удачный вечер для разговора начистоту.

– Ты мне ничего не должна.

– Эй, пусть я ничего и не помню, но Боб мне рассказал о том, что видел. Ты своей рукой лаву перегородил. Ты ее сдержал. – Ее лицо вздрогнуло от воображаемой боли. – Ты меня спас, Роберт.

– Я спас тебя, детка. Да. Но этим я создал проблему. Я заигрался с кем-то очень злым.

Или очень странным.

– Ты отчаялся, и я это понимала. Я просто не понимала, как глубоко можно во всем этом увязнуть. И мы оба начудили.

Пора было ему упасть перед ней на колени и просить прощения. Но сначала следовало объяснить, почему прощения ему нет. Слова давались мучительно.

– Мири, ты начудила, когда пыталась все исправить. Но я… Это я навлек на твою мать то, что ее практически погубило.

Вот. Он это озвучил.

Мири сидела в полной неподвижности. Спустя мгновение она опустила глаза и сказала мягко:

– Я знаю.

Теперь оба застыли в полной неподвижности.