– Если ты сделаешь, как я скажу, я добьюсь, чтобы тебя не повесили. Тебя приговорят к пожизненному заключению, и я добьюсь, чтобы ты пробыл в тюрьме лет восемь-десять, не больше. Выйдешь еще молодым, вся жизнь будет впереди.

Камаль говорил, а я изучал его. Ему было тошно тут находиться, ему было унизительно просить меня о чем бы то ни было – и ему было трудно скрыть, как ему все это отвратительно. От этого я улыбнулся про себя. У меня есть что-то такое, что ему очень, очень нужно. Только вот что?

– Что же я должен сделать ради всех этих… щедрот?

– Я хочу, чтобы ты публично заявил, что похитил и… и изнасиловал мою дочь. Хочу, чтобы ты признался во всем, в чем тебя обвиняют. Перестань все отрицать.

– Зачем?

Сначала я думал, что Камаль не ответит. Я ждал. Я-то могу ждать хоть до конца света. Мне некуда спешить.

– Пока ты не признаешься, моя дочь не получит возможности оставить все позади и вернуться к нормальной жизни, – сказал он наконец. – Она считает, что в долгу перед тобой, потому что ты спас ей жизнь в лесу. Если бы она была уверена, что ты не умрешь, она бы с радостью избавилась от ребенка. От ребенка, которого она не хотела. И сейчас не хочет.

Каждое его слово было прекрасно отрепетировано и тщательно взвешено, чтобы ранить как можно сильнее. И у него получилось. Я то ли сел, то ли рухнул на койку и уставился на него снизу вверх. Ощущение такое, будто мои кишки кто-то режет мелко-мелко, и Камаль это знал.

– Она сама вам так сказала, да?

– Разумеется.

Я ему не поверил. Почти совсем не поверил. Это ложь. А вдруг нет?

Моя жизнь или жизнь моего ребенка?

Неужели Сеффи носит его только по этой причине? Только потому, что чувствует себя виноватой передо мной? Я не хотел этому верить. Но не знал, чему верить, а чему нет.

Моя жизнь. Или жизнь моего ребенка…

Ох, Сеффи, как же мне поступить? Как поступила бы ты?

– Мне надо подумать.

– Я жду ответа здесь и сейчас, – потребовал Камаль.

Я медленно поднялся.

– Ну что? – поторопил он, теряя терпение.