— Так и есть, — ответила она. — И, будучи человеком исключительным, я хорошо понимаю, что у каждой рассказанной истории часто бывают две стороны. Даже когда одну из них сочинило флотское Адмиралтейство.

Он подарил ей ту же напряженную улыбку, какой за прошедшие годы отвечал очень и очень многим.

— Прошу извинить прямоту простого аэронавта, мадам, но мне нечего больше добавить к уже сказанному.

— Едва ли я в силах не уважить просьбу… тем более, выраженную столь изысканно, — ответила мадам Кэвендиш. Пока она говорила, в глазах ее мелькнуло нечто твердое и будто бы покрытое острыми шипами — так, словно бы сама учтивость Гримма вызвала у нее досаду. Гримм понял, что испытывает безотчетное желание попятиться прочь от этой женщины.

В толпе за спиной кто-то шевельнулся, а затем сразу несколько человек раздвинулись, уступая дорогу подошедшему здоровенному мужчине. Он был высоким, коренастым боерожденным, и его бледную голову покрывали редкие короткие волосы с проседью. Красавцем подошедший не был, и один его глаз чуть косил в сторону, делая взгляд боерожденного смутным и отчасти пугающим. Увидав Гримма, он издал низкое горловое ворчание и шагнул вперед, всем телом выражая грубую силу.

Гримм не имел желания вступать в драку с боерожденным. В такой схватке нельзя одержать победу в манере, присущей джентльмену, а чутье недвусмысленно предупреждало, что любое отхождение от этикета в присутствии мадам Кэвендиш заставит о себе пожалеть. Повернувшись к подошедшему здоровяку лицом, Гримм заметил краем глаза, как вниз порхает нечто белое.

— Доброго вам вечера, сэр.

Здоровяк боерожденный скроил сердитую мину. Покосился в сторону, чтобы быстрым взглядом окинуть мадам Кэвендиш — или, во всяком случае, так показалось Гримму. Разнобой в глазах этого человека не позволил определить точно. Глядя на него, Гримм по какой-то неведомой причине подумал вдруг об огромном, исполненном терпения пауке, поджидающем, пока жертва не подберется поближе, чтобы нанести ей смертельный удар.

Как только боерожденный отвел от него взгляд, Гримм повернулся на каблуках, нагнулся и поднял с каменных плит платок, нарочно оброненный мадам Кэвендиш.

— Прошу прощения, мадам, — сказал он, — но вы это, кажется, уронили.

— Действительно, — ответила мадам Кэвендиш. Ее внимательные темные глаза ярко, почти лихорадочно блестели. — Ваши манеры безупречны, сэр.

— Не сомневаюсь, услышав вас, мои наставники по правилам этикета были бы поражены, — сказал Гримм, чуть склоняясь в поклоне. Как раз в это время абордажный топор Кеттла прорубил дыру в дверях «Черной лошади», и люди начали пробираться внутрь. — Умоляю простить меня, мадам Кэвендиш. Мне непременно нужно там присутствовать.