Колбаса всё так же валялась на боку, дымилась уже еле заметно. И, вроде бы, живые там были. Так-то разило от неё, как сволочи, всякой небывальщиной, но по приближении что-то такое, живое, я вроде почувствовал.

Так что приблизился я к перевернутому траку и… ну, несколько смущённо, как-то неудобно выходило, да… Ну, в общем, отбарабанил траурный марш Шопена.

Через минуту между рамой и аппарелью со щелчком появилась щель, немало меня порадовав. Ну, всё-таки, были опасения за спутников. Так что подцепил я створу тросами и открыл. И пахнуло гарью, не слишком сильно, но чувствительно. А внутри… Ну, бардак, естественно. Всё перевёрнуто. И на ногах двое. А на боку, который стал полом, четвёрка… трупов, отметил я.

Блин, хоть гоблинша уцелела, её совсем жалко бы было, собрался я. И подхватил тросами Ленку и Мудрилу Федю, вытаскивая из трака.

— Живой, Кащей, — улыбнулась… ну, как смогла, гоблинша.

— Угу, — не стал остроумствовать я.

— А наши…

На этом у неё задрожала губа, и девчонка кинулась ко мне. Я, признаться, несколько напрягся — не хочет ли она, из Идеи Великой Справедливости или ещё чего такого, меня “как наши”.

Но дёргаться не стал. И правильно сделал. Девчонка просто в меня вцепилась, уткнувшись носом в живот и подрагивая. Плачет, а показывать не хочет, отметил я, положив руку на плечо, слегка его пожав.

Впрочем, долго эта своеобразная истерика не продлилась. Через минуту Ленка отстранилась, с лицом пусть мокрым (и меня замочила, да ладно уж), но собранным.

— Ты их всех? — уточнила она.

— Естественно, — аж возмутился я. — Там такие скоты были, что даже не свинотрахи. Вас-то как так?