***

Кухонный лифт тут работает так же, как на нашем этаже. Точнее, на бывшем нашем. Нам дали понять, что не рады и не хотят больше видеть. Разогретую жратву хотят, а нас — нет. Теперь мы достаём мёрзлую еду, ставим на пар, греем — потом гонцы приходят и забирают. Глядя на нас, как на говно.

Пар идёт всё слабее, но и промёрзлость еды всё меньше. «Динамисеское равновесие», — называет это Сэкиль. А ещё она говорит: «Экстрапоряция тренда негативная».

Когда память начала возвращаться, оказалось, что она очень умная. Не то что мы с Натахой. Натаха хоть в железках волочёт, а я вообще дурак-дураком. Впрочем, никто из нас так и не вспомнил, как оказался тут. Память возвращается бесполезными кусками. Сэкиль работала на какую-то монструозную кибер-контору, создавала виртуальные реальности. «Дря игр и не торько», — сообщила она уклончиво. Натаха однажды вспомнила, что у неё был мотоцикл, и теперь страдает без него. Я не вспомнил ничего толкового и продолжаю вести беззаботную жизнь дебила.

Ресетить меня перестало, я больше не забываю, что случилось вчера, но зато и помнить нечего. Искать дверь мы бросили, поверив Сэкиль, что вести ей некуда. Утром принимаем душ, пока вода в трубе тёплая. Она согревается за ночь, значит (как оптимистично считает Натаха), где-то есть источник тепла. Греем завтрак. Съедаем свою порцию, остальное отдаём гонцам с этажа. Они выглядят и пахнут всё хуже, но остаются верны себе. Снисходящий до разговоров с нами Васятка говорит, что засрали уже весь этаж в три слоя, включая пустующие комнаты. Даже Стасик впал в тоску и ничтожество. Ковыряет зачем-то стену в коридоре.

— Какую именно? — внезапно заинтересовалась Сэкиль.

Выслушав объяснения Васятки, только рукой махнула — топологию, мол, не обманешь.

Натаха продолжает разбираться в трубах, пытаясь найти уж не знаю что. Наверное, ей просто скучно. Но когда в нашем импровизированном душе вода совсем захолодала, она нашла новый потеплее. И то польза.

Я болтаю с Сэкиль. Иногда мы трахаемся. Больше со скуки, чем от страсти.

Я помогаю Натахе. Иногда мы трахаемся. Примерно по той же причине.

Иногда мы делаем это втроём. Иногда они обходятся без меня. В здешнем безвремении говорить про чувства кажется странным, и секс — это просто секс. Ловлю себя на мысли, что ночные ресеты были счастьем. От памяти одно расстройство. Я вспоминаю какие-то джунгли, какие-то горы, какую-то войну, трупы и гарь, тряское ревущее нутро вертолёта, людей с оружием, смотрящий на меня холодный глаз ударного беспилотника… Но при этом почему-то не ощущаю себя военным.