Нет, формально она ничего против него не предпринимала. И ничего конкретного отцу не говорила. Другое дело, что запись составлена так, что не поверишь и не проверишь. Это она знает, потому что была участницей каждого разговора, из которых надёргали цитат и перемешали хитрым образом. А человеку, который при этих разговорах не присутствовал, откуда знать? И как сказать-то, что не вредила, теперь что ни говори – не поверит?

И вот это было самое ужасное, что не поверит. Он-то к ней со всей душой, и не только ней, а к её младшим тоже. И она могла сказать, что отец пристально интересуется состоянием дел в компании. Почему не сказала-то?

Да потому, что сама уже о том разговоре с отцом забыла. Ну, поговорили и поговорили. С Вьевиллем они тогда были в ссоре, потом случилась травма Анриетты, они помирились, всё стало хорошо… и она забыла, совсем забыла. И вообще, если совсем по-честному, привыкла, что ни с кем не обсуждает себя. Свою работу. Свои мысли про ту работу, и не только. Свои чувства. Потому что никого это не касается.

А тут вдруг… касается. Касалось. И спасибо неизвестной скотине, пути назад нет.

Было больно, невероятно больно. И больнее всего от того, что она сама виновата… в чём? В том, что такая, какая она есть. В том, что не считает важным то, что на самом деле как раз важно. В том, что не доверяет… не доверяла. Да умеет ли она вообще доверять? Доверяла ли она вообще кому-нибудь в своей жизни? Только если маме в детстве, а потом уже и некому было. А когда без доверия – то вот так потом и выходит, оказывается.

Катрин в тяжких раздумьях добралась на такси до дома Вьевилля, от которого у неё были ключи, там ураганом пронеслась по комнате, изрядно напугав Серого, сгребла свои вещи в две сумки, поцеловала кота в нос и вызвала следующее такси. Ключи оставила у консьержа.

Она направилась к Анриетте, но зайдя в квартиру, поняла, что остаться там не сможет. Пространство оккупировали Джесс, Жиль, и ещё какие-то их знакомцы, и Катрин не представляла, как жить при таком уровне хаоса и шума. Оставался единственный путь – выгрести остатки своих вещей ещё и оттуда, и вернуться на улицу Сен-Жан.

Там не было ни отца, ни Франсуа, но был отцовский управляющий господин Грас. Он очень походил на отца, Катрин подозревала – втайне копировал его слова, фразы и жесты. Так и сейчас – он был невероятно, даже утомительно вежлив. «Госпожа Катрин, проходите, госпожа Катрин, если бы вы предупредили – ваши комнаты были бы идеальными, а так вам придётся подождать, но я распоряжусь подать обед, будьте добры пройти в малую гостиную второго этажа». Господи, и на это она обречена до конца жизни? И это то самое, из чего никак не вырваться, даже если попыталась? А почему Анриетте удаётся? Она сильнее?