Яровой шторм случается тогда, когда человек использует много Яра за один раз. Выброс энергии настолько велик, что резко опустошившийся резервуар, подобно вакууму, засасывает в себя жизненные силы носителя. У мальчиков поначалу, как правило, Яра очень мало. Резервуар увеличивают тренировками, постепенно, поэтому к восемнадцати годам каждый молодой дворянин знает класс своего резервуара и умеет с ним обращаться.

Мой же резервуар с самого начала был огромен и, ничего не подозревая, я выполнил самое первое указание моего горе-учителя атаковать его, сразу попав под яровой шторм. Но куда страшнее, чем штормовая кома, из которой, в конце концов, попавшие в неё в возрасте до пятнадцати лет почти всегда выходят без последствий, оказался тот факт, что мой, опустошённый однажды резервуар не восполняется со временем, как у любого дворянина. Выходило, что я истратил все, отпущенные мне в этой жизни, силы будучи семи лет от роду.

Но в этот раз у меня откуда-то взялся Яр! Правда, в тот момент я думал о другом.

— Сударыня, вы в порядке? — наклонился я над сидящей на полу совсем молодой девушкой. Одежда на ней была цела, так что, судя по всему, её девичья честь не пострадала.

— Да, благодарю вас, — слабым голосом ответила она. Я подал ей руку, помогая подняться.

— Фрейлина Елизавета Георгиевна Аматуни́, — представилась она, слегка согнув ноги, обозначив книксен.

Её густые чёрные волосы растрепались, образуя роскошную копну, спадавшую на хрупкие голые плечи и красивыми завитками облегая тонкую шею. Её вечернее платье было слегка разорвано, что позволяло мне видеть значительную часть её красивой и, нужно отметить, довольно большой груди. Она заметила мой взгляд, глаза её распахнулись, полные губы приоткрылись…

— Стюард Матвей Михайлович Мартынов, — быстро, чтобы она не успела возмутиться, представился я, наклонив голову.

Она продолжала смотреть на меня большими влажными глазами. Я повернулся к Гурие́ли. Что же делать?

— Он мёртв, — услышал я за спиной голос Елизаветы.

Я кивнул.

— Матвей Михайлович, — она обожгла меня прикосновением руки. — Выбросите его в окно. Сейчас ночь, никто ничего не узнает!

— Но как же? — воскликнул я. — Нужно рассказать всем, как всё было!

— Нет, мой друг. Вы же позволите мне называть вас своим другом? — произнесла Елизавета Георгиевна. — Если вы расскажете об этом случае, то для всего нашего общества я стану глупой фрейлиной, которую любой княжич может утащить в тёмный уголок.

— Но… — попытался возразить я.

— Сегодня вы спасли меня, мой друг, и я навсегда запомню это, — сказала она. — Спасите мою честь ещё раз, прошу!