Я тяжело дышу, руки замирают над клавишами. Сквозь блеск наполняющей глаза влаги я больше ничего не вижу. По щекам катятся дорожки слез и падают на пианино.

Я ощущаю, как дергается скамейка, слышу раздающийся поблизости тихий голос Франко, в котором проскальзывает напряжение.

– Его убила не твоя песня.

– Именно она, – полным эмоций голосом восклицаю я. – У него и прежде были проблемы с сердцем. А я заставила его ощутить слишком многое… Эмоции подавили его и убили.

– Кто это сказал?

Конечно, моя мачеха, но я всегда знала, что она права.

«Тебе следовало думать головой, – вновь и вновь повторяла она после его смерти. – Я ведь просила тебя не петь, но ты не послушалась. Тебе, как обычно, нужно было покрасоваться!»

Я терпеть не могла, когда она так говорила. Я никогда не пыталась музыкой привлечь к себе внимание. Но в одном мачеха не ошибалась. Сердце отца было слишком хрупким, и мне не следовало петь.

– Я его убила…

– Ты этого не знаешь. Может, ты так и не поймешь, что случилось на самом деле, но не смей винить себя. Твоя мать была права. Твое пение – дар. Оно прекрасно.

Я смаргиваю слезы и поворачиваюсь к Франко. Теперь я вижу его довольно отчетливо. Он сидит на скамейке рядом со мной, гораздо ближе, чем я предполагала.

– Я опасна, – возражаю я. – Смертельно опасна.

Он, не дрогнув, выдерживает мой пристальный взгляд.

– Я тоже, – твердо произносит он, но в его словах не слышится угрозы. Я ощущаю в них нечто мягкое и в то же время сильное. Понимание. И дух товарищества. Убежденность…

Я по-прежнему смотрю в глаза принцу, и мысли постепенно успокаиваются, а боль в сердце стихает. Конечно, Франко не убедил меня, что я не виновна в смерти отца, и все же он видит меня, как никто другой.

Что-то осторожно скользит по руке, и я опускаю взгляд на скамейку. Его ладонь лежит рядом с моей, мизинцы касаются друг друга. Я поднимаю глаза. Принц тоже смотрит на наши руки. Затаив дыхание, я жду, что он отстранится. Но нет, секунды сменяют друг друга, а он по-прежнему не двигается. Потом наконец его мизинец дергается и обхватывает мой. Когда Франко снова поднимает глаза, в них читается вопрос. Похоже, теперь он ждет, что отстранюсь я.

Но я остаюсь на месте. Странно, но сплетенные мизинцы для меня значат гораздо больше, чем если бы – как уже бывало не раз – он взял меня за руку. Сейчас нас не разделяют перчатки. И нет зрителей, чтобы устраивать шоу.