Хаунд чуть не взвыл, когда его бросили ровно к тому борту, где семь-восемь дней назад опростался кто-то умирающий. Хреново порой иметь хорошее обоняние, натюрлих.

– Все?

– Так точно.

– Едем. Семенов!

– Я, товар…

– Рот прикрой. Пил?

– Никак нет.

– Два наряда в казарменных сортирах.

– Есть.

Надо же, Хаунд ухмыльнулся под тканью, у них тут субординация и Устав.

Трипперно-грибковый поставил ногу на его спину. Ничего, потом эту самую часть опорно-двигательного аппарата он ему выдерет. Разом, прямо из района тазобедренного сустава, или по кускам, начиная с щиколотки, потом колено, ну и так далее.

Двигатель у них работал лучше всего остального, даже завелся, мягко мурлыкая. Нормальный такой камазовский движок, если помнит правильно. Надо же, где пригодились уроки Кулибина.

– А почему вообще загорелось?

Стрелок из башни? Точно, он самый. Жрет галеты и думает, что не слышно.

– Рот прикрой, Авдонин. Потому что они больные на голову, решили сдохнуть, а не сдаться.

Хаунд хмыкнул. Больные на голову? Ну-ну.

– Чего он там дергается? Успокойте!

Удар прикладом. Темнота.

Тепло давно обжитого огромного помещения. Паровое отопление, нагретые стальные трубы, недавно крашеные старой эмалью. Много людей, так много, что кто другой запутался бы. Но не он, только не он. Катят на каталке, недавно отремонтированной с левой стороны. Там колесики идут плавно, резина совсем целая. Никогда не думал, что вот так окажется все же на Прогрессе. Оказался.