– У кого это у вас? – хмыкнул Елисей, отодвигая чугунок в сторону. – Здесь Наталья хозяйкой. А тебя я не знаю.

– Ну, это не долго, – усмехнулся солдат. – Дай срок, все будет. А в повозке что хранишь? Чего запираешь?

– Не твое собачье дело, – фыркнул Елисей, принюхиваясь.

От солдата несло спиртным. Да и взгляд у него был какой-то странный. Шальной. Прихватив с тарелки кусок хлеба, он плеснул из кувшина в кружку молока и принялся есть, не обращая внимания не грозно засопевшего солдата.

– Старших, значит, не уважаешь, – зашипел тот, обретя дар речи.

– Я своих старших уважаю. А ты здесь никто и звать никак, – ответил Елисей, не скрывая своего презрения.

Эта фраза была произнесена не просто так. Солдат этот оказался в крепости после осады, прибыв с пополнением. Судя по выговору, родом он был откуда-то из средней полосы. Эдакий первый парень на деревне. Русоволосый, голубоглазый, с ямочкой на подбородке и румянцем во всю щеку. Именно такие обычно и нравятся женщинам, и, судя по всему, солдат это отлично знал и умел использовать.

– Значится так, – поднимаясь, принялся чеканить солдат. – С этого дня за постой будешь полтину платить. А на повозку твою у меня покупатель есть. Продадим ее завтра. Деньги пополам делим. А нет, так геть со двора. Понял меня?

– Сядь и заткнись, – не повышая голоса, процедил Елисей. – Ничего я продавать не стану. Фургон мне самому нужен. А сунешься к нему, я тебе руки с ногами местами поменяю. И запомни, вошь окопная, твой номер тут десятый.

– Да я тебя…

Что он собирался сделать, Елисей дослушивать не стал. Как только рука солдата потянулась в его сторону, парень атаковал со скоростью змеиного броска. Набитый кулак Елисея врезался костяшкой точно в ямку на его подбородке, и солдат, закатив глаза, рухнул на пол. Вскочив, Елисей одним быстрым движением вывернул ему правую руку на спину, загнув кисть в гусиную лапку и за шиворот, вздернув на ноги, поволок на двор.

Подтащив обнаглевшего дурака к фургону, Елисей со всей дури припечатал его физиономией о борт и, проделывая эту операцию на каждое слово, стал буквально вколачивать ему в сознание простую истину:

– Это. Мой. Фургон. И все, что в нем есть, тоже мое. А еще раз сунешься к нему, я тебя, паскуда, пополам порву.

Бил парень от всей души, так что по всему борту отпечатывались кровавые следы от разбитой морды солдата. Окончательно озверев, Елисей отшвырнул его в сторону и, выхватив из-за голенища свою неизменную нагайку, резко взмахнул рукой. Улица огласилась громким воплем боли. Он успел нанести с десяток ударов, когда вылетевшая из дома Наталья вцепилась ему в руку и, отталкивая от подвывающего тела, заголосила: