Ровена вдруг ощутила укол совести: «Откуда во мне столько жестокости?» Сто Семьдесят Второй искренне старался хоть что-то исправить, даже устроил побег. Поздно спохватился, но разве милосердие не призывает дать оступившемуся второй шанс? К тому же, он выполнял приказ, послужив той ночью инструментом в руках истинного зверя.

Лицо бастарда заливала кровь, хлеставшая из разбитого носа, изо рта, из рассечённой брови. Харо тоже досталось, но насколько сильно — не понять. Наконец он снова оказался на противнике и, сорвав с пояса нож, занёс его для последнего удара.

— Нет, погоди! — Сто Семьдесят Второй вскинул руки, показывая, что принимает поражение.

Сорок Восьмой замер, словно задумавшись, потом приставил клинок к его горлу:

— Даже не надейся на быструю смерть.

— Госпожа! — бастард умоляюще посмотрел на неё.

Харо поднял голову на Ровену, словно вспомнив о её присутствии. Впрочем, наверняка так оно и было. Подобное уже довелось видеть в каструме, когда он едва не ослушался её приказа, готовый разорвать Юстиниана на куски. Тот жуткий взгляд — такое не забыть… Нечто опасное дремлет в нём, и как знать, подвластно ли оно контролю.

— Прошу, принцесса, — Сто Семьдесят Второй продолжал смотреть на неё полными надежды глазами.

— Я… — она запнулась, не найдя, что ответить. Подонок, несомненно, заслуживает суровой кары, но заслуживает ли он смерти?

Харо поднялся и, пнув поверженного врага, рывком помог ему встать на ноги, потом повернулся к Ровене и протянул ей тот самый нож, когда-то подаренный ею же в знак дружбы.

— Сделай это, Ровена.

Она растерянно взглянула на оружие, потом на Сорок Восьмого:

— Нет, я не могу!

— Можешь.

— Н-нет… — попятившись, она замотала головой.

Харо упрямо шагнул ей навстречу:

— Такое унижение смывается только кровью, иначе оно поселится в тебе и будет пожирать изнутри до тех пор, пока однажды ты не поймёшь, что тебя настоящей больше нет, что от тебя осталась жалкая тень. Освободи себя, принцесса.

Она неуверенно приняла нож и крепко сжала плоскую рукоять. Будто наяву Ровена услышала запах бастарда, ощутила его омерзительное тепло, его скользкую от пота кожу, ту раздирающую боль, когда он врывался в неё раз за разом. Казалось бы, забыть такое невозможно, но она забыла… Вынудила себя забыть.

«Смогу ли я простить его? Нет, не смогу. Но хочу ли я его смерти?» — Ровена в сомнении посмотрела на чернёный клинок.

— Госпожа, поверьте, легче не станет, — Сто Семьдесят Второй шмыгнул разбитым носом. — То, что я сделал… Это непростительно, я знаю, но умоляю вас, дайте мне шанс искупить вину. Клянусь, вы не пожалеете!