– Уйди, я сама, – оттолкнула его Вика, закинула мою руку к себе на шею и поволокла ко входу на кладбище, у которого суетились узбеки с лопатами и тачками. – Уйди, говорю!

– Тебе туда нельзя, – выдохнул я. – Тени досуха выпьют. Ты же не просто так… Силы в тебе много.

– Значит, вместе будем здесь вековать, – пропыхтела Вика. – Может, оно и хорошо. Станешь у местного Хозяина правой рукой, меня после по карьерной лестнице двинешь.

– Что такое? – встал у нее на дороге один из рабочих, голос которого мне показался знакомым. – Закрыто тут. Ночь!

– Нариман, – я с трудом задрал голову вверх и скрипнул зубами. – Помнишь меня? Мне надо туда. Сильно надо.

– Ай, беда, – узбек бросил на меня короткий взгляд и всплеснул руками. – Понимаю. Все понимаю. Кызым, ты мне его дай, я отведу.

– Нет, – мотнула головой Вика, судорожно глотая воздух. – Я с ним.

– Иди, – из последних сил велел ей я. – Жди. Скоро вернусь!

Нариман перехватил мое тело у девушки, с другой стороны меня подпер какой-то молодой парень с бородкой и в наушниках-«затычках», и они сноровисто понесли меня вперед.

– Куда? – уточнил Нариман. – Кладбище большое.

– Скажу, – в глазах все двоилось, но все же я разглядел пару призраков, которые бродили по аллее, после чего велел им: – Все, тут оставьте. И уходите. Прямо сейчас.

– Ты сильный, – аккуратно опуская меня на дорожку, сказал Нариман. – Ты справишься.

– Уходите, – пробормотал я, а после махнул рукой призракам, подзывая их к себе.

Те приблизились и встали рядом.

– Хозяина позовите, – прошептал я, глядя на них. – Быстрее. А-а-а-а, блин, как больно!

– Слабый он какой сейчас, – прошелестел один из них, невысокий лысый мужчина, наклоняясь надо мной. – Жизни в нем почти не осталось.

– И ладно, – сказал второй, женского пола. – Капелька, да наша будет. Главное, чтобы прямо сейчас не умер.

Вот же сволочи! Они меня добить собрались. Вот и жалей эту публику.

– Вон пошли! – как гром с неба раздался голос, который я ни с каким другим перепутать не мог. – Падальщики!

– Успел, – выдохнул я, а после мое сознание окончательно погасло. Последнее, что я ощутил, – это была совсем уж невозможная боль, разорвавшая мое тело и душу в клочья.