Иларий, казалось, тоже слышал это, но для него в стенах комнаты звучал только назойливый щебет. Он замолчал и обернулся к окну. Птица смотрела на него любопытным взглядом, немного склонив голову на бок с таким видом, словно испытывала терпение Илария. Она не шевельнулась, даже когда мужчина громко затопал, двигаясь в её сторону, так сильно ему хотелось, чтобы хоть кто-нибудь слышал и боялся его. Но птица не испугалась: она только и делала, что продолжала беззаботно щебетать, даже когда мужчина схватил её и сдавил в своём тяжёлом кулаке. Почувствовав опасность, малиновка принялась щебетать громче и чаще, зовя на помощь, но её тонкий голосок ещё больше действовал мужчине на нервы. Он был готов окончательно сломать хрупкий позвоночник пташки, как вдруг холодная рука Аннабелль схватила его. Девушка из последних сил подтянулась и повисла на его свободной руке, без слов говоря: «отпусти». Если бы она произнесла это вслух, то в её тоне не было бы ни мольбы, ни приказа, и девушка молчала, отчасти надеясь, что тишина будет хоть сколько-то выразительнее её голоса.

Секунду спустя птица взмахнула крыльями и скрылась за окном. Она забилась куда-то под крышу и в новом убежище возобновила своё: «Пора в путь». Хватка Анны на руке Илария ослабла, девушка рухнула на пол. Куда подевалась та грация и загадочность, что прививались ей долгими стараниями Иветты? Где воспитанность, сложные фразы, вежливость, временами холодная, временами вполне дружелюбная? Их заменило отчаяние, состояние настолько жалкое, что даже самый жестокий палач не мог бы сдержать сочувствия. К сожалению, Анне было нужно не сочувствие. Она даже сама не понимала, что же ей всё-таки было необходимо. Вместе с гнетущей пустотой девушку наполняло чувство всепоглощающей любви, она была готова простить весь мир, если бы у неё была такая возможность. Даже Илария, Иветту, Эрвелин…

Иларий опустился на пол вместе с девушкой, аккуратно поддерживая её за плечи. Анна не помнила, как её голова оказалась у него на коленях, мужчина аккуратно перебирал пряди её волос, рассматривая, как солнце играет на их золотистых струнах, и продолжал говорить. Голос его опустился до невнятного бормотания и всё же в интонациях девушка улавливала всё: и признание, и мольбу, и боль, необъяснимую, её источник был неведом Иларию, он мучился, как животное от нанесённой охотником раны. Вдруг Аннабелль заговорила: «Отпусти меня. Мне давно пора, меня ждут, я обещала вернуться… Если я этого не сделаю, то погибну. Однажды я спасла твою жизнь, теперь спаси мою…». Она затихла, ожидая ответа. Из последних сил она подняла голову и взглянула Иларию в глаза, медленными движениями отползая всё дальше от него. Мужчина смотрел на неё с холодной скорбью и Анне было ужасно стыдно из-за той боли, что она ему причиняет, но поступить иначе она не могла и пробудившееся глубоко внутри хладнокровие позволяло ей закрывать глаза на все страдания, которые испытывали окружающие. Правитель поднялся и вышел из комнатки. Послышались шум и возня, Аннабелль прикрыла глаза, сбегая как можно дальше от воцарившейся суеты.