— Долго рассказывать, товарищ капитан. Воевал я, не на печке сидел…

— Расскажешь! Вечером зайдешь! Сейчас в роту давай, будешь за старшину, его третьего дня убило.

— Так я же…

— Ненадолго ты у нас задержишься. Это уж к бабке не ходи… Представление на тебя ушло, правда, думал я, что ты того, погиб уже…

— Повезло…

— Рахимов, — повернулся к разводящему капитан. — Свободен! Можешь идти. А ты, Леонов, останься пока…

Разводящий козырнул и вышел за дверь.

— Садись! — Романов указал мне на лавку. Поднялся и, подойдя к висящему на стене вещмешку, вытащил из него флягу. Поднеся к уху, встряхнул, удовлетворенно кивнул головой и положил ее на стол. Достал оттуда же банку консервов и буханку хлеба. Пододвинул это ко мне.

— Открывай и хлеба нарежь.

Разлил по кружкам водку и присел напротив.

— Ну?

Мы чокнулись.

— Вообще, Леонов, я тебе обязан. Точнее — вся рота. Если бы не эта твоя придумка с дотом… Короче, спас ты многих, за что тебе и благодарность. После этого боя у нас человек тридцать вернули в войска. Как искупивших и заслуживших. Кого по ранению, а кого трибунал освободил. Так что за это и выпьем!

— Спасибо, товарищ капитан.

— Тут вот еще что есть… Опосля этого боя мне особист наш чуть душу не вынул! Все про тебя расспрашивал да выяснял. Что ты сказал, кому да в какой последовательности. Что-то не нравится мне этот интерес… Ты-то сам что про все это думаешь?

— Есть у них такой интерес. Даже и ориентировка на этот счет имеется.

— Во как?! А откуда же ты все это знаешь, позволь мне полюбопытствовать?

— Долгая история, товарищ капитан…

— А я никуда не тороплюсь. Да и ты, насколько я в курсе, тоже вроде бы не опаздываешь, а? Или я еще чего-то не знаю?

Не вдаваясь в излишние подробности, я рассказал ему о моих приключениях в немецком тылу. Только вот про встречу с Котенком поведал в самых общих чертах. Не хотелось мне никому про нее рассказывать…