– Что это значит, что она умерла? Как это?
– Да, она умерла.
– Давно?
– Да, уже много времени прошло. Лет шесть наверное…
Он задумчиво смотрел на ее ладонь, ссадины на коже и перламутровые жемчужины на мягкой руке. Весь его вид говорил о том, что он попросту не мог допустить смертность принцессы. Ее скорбную недолговечность. Словно можно было бы вечно ненавидеть её и ругаться с ней, грозиться убить, но даже краем ума не допускать, что она и сама может сделать это. Может взять и умереть.
– Я не мог этого знать… – Медленно произнес он.
– Ничего страшного, я думаю – она обрела лучший мир.
Оторвавшись от раздумий, он молча поднялся, взял с пенька пузырек и вату и подошел к Марианне. Та уже успела спрятать камни обратно. Наблюдавшая за его действиями уже протягивала правую руку. Он взял ее мягкую маленькую ладонь. Смотрел ей в глаза с жгучим холодом.
– Ну, а ты как? Счастлива замужем? – Снова заговорил по-русски, словно не мог произносить такое на нильдари.
Марианна молчала. Смочил вату дезинфектором и по-хозяйски с каким-то особым чувством принялся стирать уже запекшуюся кровь. Она сжимала от боли пухлые губы, морщила нос черноглазая, с кожей бархатной, матовой. И он опять не выдержал. Её присутствие всегда приводило его в особое смятение, трепет. Слова, идущие из глубин страдающего сердца поэта, вошли в его губы, и он заговорил этими словами, словно бурным потоком извергающимися. Страстно-горькими словами-стихами нищего, вечно страждущего поэта Маяковского, годами мысленно повторяемыми, так ладно, спонтанно вырывающимися с его губ. Будто не бедному поэту принадлежащими, а самому Селдриону, повторяющему с придыханием, с трепетом.