Мо-ло-дец!
Машину – в близкий к дому парк. И лучше сжечь, конечно, но там посмотрим. Или загнать ее по дешевке попробовать?
Который раз продаю дом, а меня так шуганули впервые, даже смешно теперь стало. Кеша, режиссер хренов: сам переоделся, меня заставил, все для цельности картины, что времени куча прошла.
На панели машины экранчик деловито сообщил, что первое августа на дворе. Первое. Но скоро закончится, вечер же.
Вспомнив широкую улыбку косматого обитателя сундука, даже я вздрогнул. Хорошо что хорошо кончается, но теперь придется занять еще один крюк в погребе. Это только в моей юности они пустовали, а теперь там целая коллекция высосанных до хруста покупателей. Пусть висят. И спокойную до поры шубу надо бы вернуть в сундук. Будет мне наука, но кто же ожидал?
Обычно я беру деньги за дом вперед, тем и живу.
Мысли над темной водой
Мысли над темной водой
Над городом висела хмарь; белесо-серое небо опустилось низко, сгустилось, словно норовя коснуться крыш самых высоких зданий, шпиля телебашни, всего того, что устремлено вверх, что дерзнуло подняться из тлена и праха земли к облакам, хотя бы чуть-чуть.
Не был исключением и мост: его задранные к небесам столбы, перевитые толстыми тросами, окутывал на верхушках влажный туман. Но дождя не было. Пока или вообще – Бог весть, не верить же в этом сложном вопросе синоптикам, близкой родне жрецов невидимых атмосферных фронтов и гадалок на винтажном барометре. Сушь. Великая сушь. И только после щелчка прокуренным пожелтевшим ногтем – ураган.
Все по старику Джерому.
Мост, как и его собратья, казался сверху грубым стежком, сшивающим два берега на скорую руку пьяного патологоанатома. Центр и окраины. Левый и правый. Соединяющий одни дороги с другими, чтобы было где развернуться мощи коптящих в небо двигателей, было где оставить ворох резиновых пылинок, исправно сыплющихся с мокрых шин автомобилей.
Толстый и неряшливый шов на теле города.
– Дурак ты, Стас, – сказал отец. – И взрослый вроде как, женатый вон уже, а – дурак.
Он досадливо сплюнул. Слюна паутиной размоталась в воздухе и улетела под чьи-то колеса. Никто ничего и не заметил, равновесие мира не нарушить эдакой ерундой.
Они с сыном шли рядом по одному из стежков, сшивающих берега. По узкому тротуару, похожему на тюремный коридор для прогулок – с одной стороны непрерывная металлическая стойка, отделяющая их от фыркающих машин, от дороги, с другой – высокий, почти по грудь бетонный парапет, за которым пустота. Простор, ограниченный сверху облаками, а метрах в двадцати ниже – свинцовой рябью реки. Граница между материальным и вечным.