— Скажи ему, что квантовался на Соловьях, — шепнул Лобан.

Я сказал. (Я в самом деле однажды все лето прожил на Соловьиных Островах с экскурсией, вернее, с научной экспедицией — охранял практикантов-филологов, собиравших местный фольклор; и с тех пор ботаю по фене.) Услышав о Соловьях, Корова совсем потерял дар речи и заплакал. Лобан положил руку мне на плечо и многозначительно произнес:

— Я привез новый фуфель. Завтра опробуем.

— Не понял. Что это — фуфель?

— Фанцирь.

— Да что это такое — фанцирь?!

— Панцирь. Толик так произносит. Фуфайки, ну! Новые фуфайки, прямо из НИИ-Текстиль-Шараглага. Через всю Приобь но диагонали на себе несли.

— Ах вот оно что! — наконец-то понял я. — Промышленный шпионаж!

— Ты потише. Фуфло, шпионаж... Дело не только в новых фуфайках и в промышленном шпионаже. Я самого изобретателя завербовал и на собственном горбу притарабанил!

Вот это подарок! (Я еще не подозревал, с каким промышленным переворотом и с какой научно-технической революцией пожаловал к нам Толик Гусочкин.) Мы заторопились к председательскому «торнадо-кванту». Корова едва поспевал за нами и подозрительно шмыргал носом.

— Горе ты мое! Ну чего ты опять плачешь? — спросил Лобан.

— Футбол, свобода... Какая му... му-у... — замычал Корова, утирая слезы рукавом.

— Что «му-у...»?

— Какая му... музыка! — наконец выговорил Корова и так разрыдался, что пришлось увести его в мою комнату и вызвать доктора Вольфа. Доктор взглянул и приписал:

— Умойте его, а я принесу «красное смещение», пусть выпьет, не запивая, отдышится и выспится.

Корову пришлось умывать, успокаивать, заставлять принять из рук доктора мензурку (сто грамм) чистого медицинского спирта с размешанной красно-перцовой пудрой; потом пришлось бить по спине, укладывать на диван и укрывать одеялом.

ПЕРЕГОВОРЫ С ЛОБАНОМ.

— Что будем делать? — спрашивал я Лобана, пока дядя Сэм суетился и готовил комнаты для гостей. — Мне собирать вещички? Возьмешь конюшню на себя?