Девушка вздохнула и улыбнулась уголками губ. Несмотря на то, что она делала сварливый вид, ей нравились подобные разговоры с доктором Кэйном и нравилась его прямолинейная непосредственность.
— Так что с той парой?
Кэйн, который уже почти потерял из виду чету, о которой начинал говорить, вновь нашел их взглядом.
— Ну вот возьми, к примеру, ее: готов поспорить, ходит на все мероприятия подобного рода. А почему?
— Из-за любви к искусству?
— Из-за того, что: а) на открытия пускают бесплатно, б) это прекрасная возможность случайно попасть на фотографию в газете и поразить знакомых, в) она хочет почувствовать свою принадлежность к "высшему свету", интеллектуальной элите, коей ее муж, скорее всего, в ее глазах не является. Смотри, она никого здесь не знает, ни с кем не здоровается. Да я и то знаю больше последователей открытого извращизма, чем она.
— В последнем нет ничего удивительного.
— Конечно, я ведь ведущий сотрудник самого "интеллектуального" заведения в нашем часовом поясе. И несколько трагично осознавать, что с виду интеллектуальные люди ходят на подобные мероприятия…
— Это выставка живописи, а не дискотека кому за тридцать…
— В живописи нет ничего интеллектуального!
— Тсс. А что муж?
— Какой муж?
— Ее муж.
— Тут все еще проще. Ты посмотри на его выражение лица. Мука. Ужасающая мука. Он здесь только потому, что она приказала. Вывод: извращенцы. Она — садистка, он — мазохист.
— Все ясно, — девушка вздохнула и пригубила шампанское. — Доктор Кэйн видит извращение во всем.
— Потому что во всем оно и есть.
— Понятно.
— Прекрасное открытие, не так ли?
Размеренной походкой к ним подплыл мужчина с лоснящимися, зачесанными назад волосами и не менее лоснящимися бегающими глазками. Свой пусть и дорогой костюм носил он как-то неуверенно, то и дело поправлял то манжету, то галстук, то цветок в петлице. Наличие последнего казалось излишеством, придающим индивиду еще более разнузданный и неопрятный вид.
— Вот этот извращенец даже не скрывается, — сказал Кэйн, наклонившись к уху девушки, но куда громче, чем следовало.