Был бы здесь кто-то, их бы давно сняли. А значит, в лесу пусто. Странно, но Бекшеев чувствовал себя обиженным. Будто его сочли настолько бесполезным, что даже убивать не стали.

- Что с… Лютиком?

- Не скажу, откуда он взялся. Я тогда не особо в себе был. Первое воспоминание, что он мне носки сует. Вязаные. Такие, знаешь, толстые, колючие… у меня в детстве были похожие. Нянюшка заставляла надевать, особенно, когда простужался. Все говорила, что прогреюся, пропотею и легче станет. А тут снова… причем рябые такие. Ему старые вещи носили. Он распускал. И перевязывал.

Бекшеев осмотрелся.

Лес.

Слева. Справа. Спереди и сзади. Такой вот, настоящий, который растет не по плану, в котором ни тропинок, ни указателей. Ни лавочек для отдыха. А ему не помешало бы. Но, главное, он помнит, куда идти.

Если ход не засыпало.

Если карты и пометки были верны.

Если…

- И Софья велела носить. Я её слушал.

- Почему?

- Сам не знаю. Мне нужно было кого-то слушать. А она сказала, что я поправлюсь. И что буду жить. Что стану счастлив. Что у меня будет чудесная жена и дети… представляешь? И если я умру, то и эта женщина, она тоже не сможет стать счастливой. А это нечестно. У Софьи своя логика.

Но помогла.

- И как? Счастлив?

- Не знаю, - Сапожник не торопил. – Но умирать больше не тянет. А это уже много.

Вход в шахту обнаружился именно там, где и значился на старом плане. Черный зев пещеры, раскрытый, как врата в бездну.

- Уверен, что нам туда? – поинтересовался Сапожник.

- Нет, - честно ответил Бекшеев, вглядываясь в эту темноту. А ведь у них ни фонарей, ни ламп. Ничего.

- Тогда полезли.