— Так точно, ваше превосходительство, — за всех ответил Крамской.

Темнеет. Канонада усилилась. То там, то сям стучит пулемёт.

Мужичка вывели. Через пару минут раздался нестройный залп. Офицеры вернулись. Довольные.

Опять шум в коридоре. Вопль дежурного:

— Куда? Стой!

Тоха встал с кровати. Сосед Маркин тоже поднялся.

В комнату влетает растрёпанная молодая женщина с ребёнком лет трёх на руках. Лицо бледное, глаза чёрные, большущие, словно безумные. И сразу к программеру и стоящему рядом Маркину.

— Голубчики! Миленькие, родненькие, скажите, правда, маво здесь убили?

— Кого? Да вы что? Кто вам такое сказал? — улыбнулся из своего угла Крамской.

— Да нет же! Мужа маво три офицера заарестовали прямо на улице. Мы здесь живём недалечка. Он сказал им что-то… Люди сказывают сюда повели. Миленькие, скажите, голубчики, где он?

Программер покосился на Крамского, на Малкина. Посмотрел на женщину. Ребёнок плачет, испуганно-крепко обхватив шею матери ручонками.

— Миленькие, родненькие, — лепечет она как помешанная, чёрные, большие, лихорадочно блестящие глаза умоляют, — они сказали, он большевик, да какой он большевик! Голубчики, расстреляли его, да? Мне сейчас один сказывал.

— Что вы, успокойтесь, — сказал Тоха, чуть обхватив женщину за плечи, — тут никого не расстреливали.

И подумал:

«Что я несу?».

Посмотрел на Крамского. Тот ухмыляется. Программер вышел из комнаты, откуда доносятся причитания:

— Господи! Да что же это деется? Да за что же? Родненькие, где он?

Прошёл мимо дежурного, бросив ему:

— Я на улицу. Покурить.

Дежурный в чине поручика кивнул.