И он порывисто бухнулся на колено, преклонив перед Котлом голову.

— Мой ярл.

Кутьке как обухом просеж глаз шибанули. Неверящим взглядом он уставился на белозёрца. Который все эти седмицы учил его ратному делу и которого тайно и совершенно искренне считал своим старшим побратимом.

Котёл устало выдохнул.

— Какой же ты идиот.

Шагнул в сторону преклонившего колено Сыча, коротко махнул мечом — и чубатая башка, подрыгивая клоком волос, поскакала по траве, изгвазданной в крови. Тело медленно завалилось набок.

— Какого рожна тут творится? — пролепетал один из охотников.

— Опустить луки! — взревел Котёл. — Только что я убил главного татя Белозерья. Теперь нам эту шайку можно не бояться. Я сказал — опустить луки!

Только сейчас с Кутьки словно спали оковы изумления. И ужаса.

Набрав в грудь побольше воздуха, он проорал:

— Измена!

Но было поздно. Увидел он только непонимающе обращённые к нему лица ополченцев да опущенные луки. В то время, как ватажники уже успели подобраться ближе к их измочаленной рати.

— Вали их всех, — глухо отдал приказ Котёл.

И отдал он его разбойникам. С воплями, гиком и диким свистом они бросились на растерявшихся охотников. Одного из станичников дружинник воеводы Перстня остановил, когда тот уже замахивался на Кутьку каким-то уродливым чеканом:

— Этот — мой.

Ошалело глядя на старшего товарища по оружию, учителя и побратима, который словно нехотя пошёл по кругу, приближаясь к нему, Кутька едва не взвыл.

— Почему? — только и смог проронить он. — Почему…

— Потому что это я — отпрыск Синѐуса. Князя, имевшего столько же прав на великий киевский стол, сколько и Рюрик. Но преданного и убитого своими же побратимами.

— Но… но ты же всё это время был с нами!

— Держи врага к себе ближе, чем друга, слыхал поговорку? — усмехнулся здоровяк, поднимая с земли топор Сыча.