— Маменька — всплыло в голове и лёгкая волна теплоты, как будто коснулась сознания
— Какая ещё маменька, чёрт меня подери — мысли в панике заметались в голове
— Петенька!!! Слава богу, очнулся — женщина схватила меня за руку и принялась целовать её. Слёзы капали и я явственно чувствовал их на руке. С бо́льшим трудом удалось задавить панику на корню, и я хрипло прошептал.
— Всё хорошо, пить хочу, очень —
Женщина спохватилась, бросилась бегом из комнаты и быстро вернулась с глиняной кружкой, но от волнения не могла прислонить и проливала мимо, руки сильно тряслись, и тут появился третий персонаж. Молодая женщина, очень похожая на маменьку. Она взяла кружку из её рук и приложила к губам. Мелкими глотками ополовинил кружку, как будто мелкий ручеёк в пустыне. Влага мигом впиталась и принесла огромное облегчение
— Аннушка, сестрица — мелькнуло в голове, такая же волна теплоты коснулась сознания.
— Как-то архаично всё, сестрица, маменька, вообще голоса в голове нехорошо и большая проблема, ничего, без паники, разберёмся, но потом.—
— Спать хочу, устал — с трудом прошептал я.
— Спи сынок, тебе нужен покой, так доктор говорит, спи. Анна, нужно послать за доктором, он просил позвать его, когда Петя придёт в себя —
— Маменька, какой доктор, ночь на дворе, завтра утром пригласим его. Петенька пришёл в себя, теперь всё будет хорошо.—
— Ну, дай-то бог —
Они вышли из комнаты.
— Что ж, будем собирать информацию, анализировать и делать выводы. Я это не я, то есть не Сергей Владимирович Железнов, 1960 года рождения, а Петя. Лежу в комнате, в деревянном доме, топят дровами. Мама и сестра одеты в наряды явно дореволюционного периода, даже намного раньше, начало или середина XIX века. Обстановка в комнате говорит о городском стиле, нежели о деревенском, да и одеты женщины, как городские, скажем так, купеческого сословия. Точно и убранство в комнате, как в купеческом доме. Теперь о себе, вернее о теле, в которое я попал, и голосах в голове. Это нельзя назвать голосами, правильнее назвать всплывающими сообщениями в моей памяти, которые появляются в моменты моего непонимания обстановки или события. Я попробовал спросить себя.
— Кто я? — и сразу пошёл поток информации в моём сознании.
Пётр Алексеевич Иванов, 1817 года рождения, шестнадцати лет от роду. Вот значит как, получается сейчас 1833 год, а в каком году Гагарин в космос полетел? А в ответ тишина, полная и глухая. Получается, память прежнего носителя осталась, надеюсь в полном объёме и даже ментальные остатки чувств, которые испытывал прежний хозяин тела. Судя по реакции на маму и сестру. Это даже очень хорошо. Так, что ещё я знаю. Мама, Иванова Екатерина Афанасьевна, вдова, отец Петра умер 1830 году во время эпидемии холеры в Москве. Так об отце, Иванов Алексей Николаевич, отставной прапорщик. Служил в Орловском пехотном полку, из солдат выслужился в офицеры. Георгиевский кавалер, медаль за храбрость на георгиевской ленте. Отличился в битве при Бородино, захватил знамя противника. Участвовал в заграничном походе, где тоже отличился, спас раненого командира батальона, за что получил второй Георгиевский крест и был произведён в прапорщики, дважды ранен. В 1816 году вышел в отставку и поступил на службу в департамент градоначальника города Москвы. В том же году женился на вдове Глуховой Е. А., купеческого сословия, с дочкой на руках, 7 лет. Это коротко, пока вполне достаточно, тем более память прежнего Петра останется со мной. Надеюсь. Прежнее моё тело, как я понимаю, погибло и наверно, уже похоронено с воинскими почестями. Да, о себе, прежнем, Сергее Владимировиче Железнове. Родился и рос в очень хорошей, порядочной, советской семье. Папа, профессор, зав кафедры биологии, мама — главный капельмейстер и дирижёр большого хора, крупного областного города, рядом с Москвой. Дед по отцу, контр-адмирал, бабушка, учительница. Дедушка по матери скульптор, довольно известный в своих кругах, а бабушка, актриса одного из московских театров, в котором она отслужила всю свою творческую жизнь. Теперь вы можете представить, в какой среде рос, я, Сергей. С раннего детства приобщился к рисованию, преподаватель изостудии просто не мог нарадоваться такому способному ученику, а дед Поликарп, мамин отец, брал внука в свою мастерскую, когда я был у них в гостях, где мы молча ваяли, каждый своё. Потом дед рассматривал то, что вылепил я, и с одобрительным хмыканьем подводил итог.